Зимний солдат

Не то чтобы у него была цель. Просто надо было двигаться, изнурить себя в надежде, что сны тоже окажутся изнурены. Он не понимал этих игр сознания, не понимал, почему это с ним происходит именно сейчас. В военных циркулярах писали, что сны о войне обычно отступают вдали от боев. Часто мирный сон возвращается к солдату после нескольких ночей в тылу. Но он и был в тылу. Может быть, призраки нашли его, как только он остановился? Может быть, они и раньше преследовали его, просто он не замечал? Может быть, поиски Маргареты каким-то образом мешали им поднять головы?

Выйдя из дома, он свернул на темную улицу и зашагал ко Внутреннему городу. Мимо призрачных дворцов на Ландштрассе, мимо бараков на Карлсплац, мимо проституток, шатающихся по вырубленным сегментам Ринга. Мимо заколоченного оперного театра, мимо покрытой снегом статуи Гете в Императорском саду, где в хмельные добровольческие дни какая-то девушка поцеловала Фейермана. Мимо Музея естествознания с его знаменитым Ужокским метеоритом. Ужок, подумал он, – это некогда бессмысленное слово приобрело новый вес; это так близко от Лемновиц, надо же, что именно там решил упасть метеорит.

Он шел. Иной ночью он доходил до Универзитетштрассе и до госпиталя, входил во внутренний дворик, смотрел на санитаров, снующих между зданиями, на складчатые чепцы медсестер в желтом оконном свете. Они тоже не спят, думал он. Мой город ночных скитальцев и медсестер.

Люциуш уже понимал, что зря вернулся домой. Вена была для него пуста. Все последние месяцы его изводили мысли о Маргарете, но в поездах он по крайней мере не страдал от одиночества. А здесь у него никого не было. Родителей он видел лишь мельком. Он понимал, что они беспокоятся, и иногда заставал их вдвоем, без гостей; они молчали, и он подозревал, что они только что говорили о нем. Если этого требовали приличия, он здоровался, целовал руки, спрашивал, как прошел день. Но это были светские условности, заграждения, защищающие от других вопросов, и, к их чести, они, видимо, понимали, где проходит эта граница. Мать никого не приглашала познакомиться со своим героем-завоевателем. Она не сообщила о его прибытии ни братьям, служившим мирными столоначальниками в Граце и Кракове, ни сестрам, жившим со своими семьями. Слуги тоже держались на расстоянии, кроме Ядвиги, постоянно приносившей ему чашку цикориевого кофе, кусок пирога.

Ему пришло в голову, что он мог бы поговорить с отцом, который следил за войной по огромной карте, покрывающей почти весь стол на застекленной террасе, где позиция каждой армии была отмечена разноцветными деревянными брусочками. Он ведь тоже когда-то вернулся домой, после того как итальянский мушкет ранил его при Кустоце, думал Люциуш. Он тоже вернулся из мира, которого больше не существует. Но разница была – очевидная и непреодолимая. Майор Кшелевский вернулся с пулей, застрявшей, как оправленный бриллиант, в большом вертеле его бедренной кости, с наградой, которой следовало гордиться не меньше, чем медалями, – а у молодого лейтенанта-медика не было ничего, кроме воспоминаний о том, как он не смог защитить своего пациента.

Снова сны. Хорват кричит. Хорват держит свою ампутированную ногу. Хорват широко разевает рот, пережевывая переплетенных саламандр. Хорват направляет себе в горло дуло пистолета и смеется, а Люциуш на свинцово-тяжелых ногах устремляется к нему.

Он задавался вопросом – может быть, надо его найти?

Но как? Люциуш не знал, к какому полку Хорват был приписан, знал только, что он пехотинец из Будапешта. Фамилия это распространенная, в армии таких солдат наверняка сотни. Но даже если бы Люциуш знал адрес, его страшила мысль о том, что он там обнаружит. Ему представился солдат, дрожащий на чердаке в своем городе, с мраморной, изъязвленной кожей на местах ампутации, лежащий на провалившейся кровати. По-прежнему немой? Или они излечили его электричеством, шариками Мукка в гортани? Страдает ли он по-прежнему от своих снов? Или теперь ему в кошмарах является Люциуш, как Люциушу является он? Словно какие-то чудовищные веревки оплели их двойными путами в зимней ночи.

И, мчась среди невидимых потоков, соединяющих два имперских города, Люциуш находил себя в комнате, провонявшей запачканными бинтами и утками, видел, как женщина, закутанная в платок, дрожа, поднимается, чтобы поприветствовать гостя. К тебе пришли, сынок, это твой армейский товарищ. И расширяющиеся глаза Хорвата, его перекошенный рот при виде врача, который, сняв фуражку, приближается к его кровати.

Он попытался написать Фейерману в Горицию.