Златокожая девушка и другие рассказы

Джина попыталась протестовать, но смогла только несколько раз глубоко вздохнуть. Чолвелл благодушно улыбнулся: «В свое время нам приходилось иногда перевозить упрямых и буйных пациенток, что причиняло множество беспокойств, в связи с чем мы установили баллон с успокаивающим газом и подсоединили его к вентиляционным воздухопроводам».

Джина тяжело, судорожно дышала.

Чолвелл покровительственно произнес: «Часа через два все пройдет, вот увидишь». Он начал напевать какую-то песенку – старомодную сентиментальную балладу.

* * *

Они пролетели над хребтом, повернули, покачиваясь под порывами ветра, и стали спускаться в долину. Напротив возвышался огромный черный эскарп. Ярко-голубой солнечный свет озарял сбоку поверхности обрыва, отражаясь от вертикальных уступов, блестевших, как серебристая фольга.

Глиссер сотрясался и вибрировал, устремившись вдоль нависших над ним гигантских черных утесов. Вскоре впереди показалось скопление розовых строений, приютившихся под скалой.

«Видишь, мы уже почти прилетели! – заботливо сообщил Чолвелл. – Тебе придется провести здесь некоторое время – пусть это тебя не тревожит. В таком положении вещей есть свои преимущества». Он снова стал что-то напевать, после чего сказал: «Причем твои деньги послужат благородной цели». Чолвелл покосился на Джину: «Ты сомневаешься? Тебе не нравится такая перспектива? Но – уверяю тебя – не все так плохо, как может показаться, потому что ты станешь одной из моих… маленьких курочек». Эта мысль очевидно позабавила его: «Да-да, одной из моих маленьких птичек… Но мне лучше придержать язык за зубами – зачем тебя беспокоить лишний раз?»

Глиссер спускался к россыпи розовых зданий. «Здесь когда-то было поселение ходочков, – с почтением пояснил Чолвелл, – невообразимой древности, уходящей во тьму веков… Причем они выбрали идеальное место, оно хорошо прогревается солнцем. Как видишь, я сказал тебе правду. Должен признаться, однако, что в последнее время мое предприятие находится в достойном сожаления запустении, за птичками присматриваем только я и несколько помощниц… Но теперь, когда у нас будет достаточный капитал, возможно, удастся внести некоторые улучшения». Чолвелл обвел взглядом группу сооружений, его ноздри расширились: «Чудовищно! Худший стиль последнего столетия, возрождение рококо! Розовая штукатурка поверх старого надежного пенокамня… Но деньги делают чудеса там, где мечты и надежды бесполезны, – он прищелкнул языком. – Может быть, мы переедем на одну из тропических планет. На Кодироне – унылый, суровый климат. Кроме того, в моем возрасте черный лед опасен – можно поскользнуться и переломать кости, – он рассмеялся. – Что-то я разболтался… Если тебе наскучит меня слушать, так и скажи… Ну вот, мы и дома».

Вокруг глиссера поднялись розовые стены. Джина почувствовала толчок.

Дверь открылась; Джина заметила лицо Чолвелла и ухмыляющуюся желтушную физиономию коренастой мускулистой женщины.

Чьи-то руки помогли ей спуститься на землю, чьи-то руки обыскали ее. У нее отняли коробочку с дротиками и стеклянное лезвие, выпрыгивающее из пружинного внутреннего кармашка рукава. Она слышала, как Чолвелл удовлетворенно причмокивал.

Чьи-то руки скорее не повели, а понесли ее под локти в сумрачную глубину здания.

Они пересекли гулкий зал, освещенный рядом высоких узких окон. Чолвелл остановился у массивной двери и обернулся – теперь Джина смогла увидеть его лицо.

«Когда мои птички волнуются и кудахчут, их приходится надежно запирать в клетку… Но доверие приобретается доверием, и…» Скрежет дверных полозов не позволил расслышать окончание фразы.

Джину переместили вперед. В размытом туннеле ее зрения появлялись лица. Одно испуганное лицо за другим. Так, как если бы она смотрела в чередующиеся зеркала. На нее смотрело ее собственное лицо, снова и снова.

Она почувствовала под собой что-то мягкое и теперь не видела ничего, кроме потолка. Послышался голос Чолвелла: «Это ваша заблудшая сестра, она наконец к нам вернулась. У меня есть основания думать, что в ближайшем будущем нас ожидают хорошие новости».

Что-то горячее обожгло Джине кисть – ей стало очень больно. Она лежала, глядя в потолок и тяжело дыша. Через некоторое время острая боль притупилась.

Ее веки смежились.

* * *

Джина украдкой, из-под опущенных ресниц, изучала окружавших ее девушек. Их было шестеро – изящных темноволосых девушек с нетерпеливыми умными лицами. Их волосы были длиннее, чем у Джины – и, пожалуй, они были чуть нежнее и чуть привлекательнее ее. Но по существу каждая из них была Джиной. Они не просто походили на нее. Каждая из них была… она сама.

Все девушки носили нечто вроде униформы – белые бриджи до колен, свободные желтые блузы и черные шлепанцы. Выражение на их лицах свидетельствовало если не о гневном возмущении, то о скуке и мрачном раздражении.

Джина присела на койке и принялась зевать – зевать и зевать до изнеможения. Ее зрительное восприятие обострилось, к ней вернулась память.