Златокожая девушка и другие рассказы

Задыхаясь, Перрин выдавил: «Нет, нет! Уходи. Убирайся. Пошла вон!»

Она резко остановилась и взглянула на него неожиданно помутневшими глазами: «Хорошо. Я уйду…»

«Сию минуту! И навсегда!»

«Может быть, ты еще попросишь меня вернуться…»

Она медленно вышла и спустилась с крыльца. Перрин подбежал к окну и наблюдал за тем, как ее изящный силуэт растворялся в лунном зареве. Она подошла к краю уступа – и задержалась. Перрин почувствовал внезапный, невыносимый, сжимающий сердце приступ тоски. От чего он отказался? Что он отверг? Настоящая или нет, она была именно тем, чем он хотел ее видеть, в ней воплощенное воображение не отличалась от реальности… Он наклонился, чтобы позвать из окна: «Вернись… кто бы ты ни была…» Но он сумел сдержаться. Когда он снова взглянул на уступ, ее уже не было… Почему она ушла? Перрин размышлял, глядя на залитое лунным светом море. Он хотел ее, но он больше не верил в нее. Он поверил в воплощение, называвшее себя «Сегильо». Поверил в новый радиофон – хотя оба эти воплощения рабски подчинялись его ожиданиям. Так же вела себя и девушка – и он ее прогнал. «И правильно сделал!» – с сожалением сказал он себе. Кто знает, во что она превратилась бы у него за спиной…

Когда наконец наступил рассвет, небо снова затянула пелена. Сине-зеленая Магда просвечивала через дымку тускло и угрюмо, как заплесневелый апельсин. На воде блестела маслянистая пленка… Вдали, на западе, что-то двигалось – скорее всего, частная баржа вождя панапов; на таком расстоянии казалось, что она шагает по горизонту, как водомерка. Перрин стремительно взбежал по лестнице в фонарное помещение, направил люминифер прямо на баржу и просигналил множеством беспорядочных вспышек.

Баржа продолжала ползти вдоль горизонта – сочлененные весла ритмично погружались в воду и поднимались. Над водой медленно протянулась рваная пелена тумана. Баржа превратилась в темный подергивающийся силуэт и пропала из виду.

Перрин подошел к старому радиофону Сегильо и присел, глядя на сломанное устройство. Вскочив на ноги, он вытащил монтажную панель из корпуса и разобрал всю схему.

В конечном счете перед ним на столе оказалась россыпь кусочков обожженного металла, сплавленных каплеобразных сгустков проводов, треснувших керамических компонентов. Перрин собрал этот мусор в кучу и отодвинул подальше.

Солнце сияло в зените, небо приобрело оттенок зеленого винограда. Море лениво волновалось – огромные бесформенные валы вздымались и опадали, не устремляясь ни в каком определенном направлении. Наступил час отлива; уступ скалы торчал высоко над водой, черный камень казался обнаженным, странным. Море пульсировало вверх и вниз, вверх и вниз, шумно всасывая обрывки водорослей.

Перрин спустился по лестнице. По пути он заглянул в зеркало, висевшее в ванной, и на него уставилось бледное, матовое лицо с широко раскрытыми глазами и впалыми щеками. Перрин спустился ниже и вышел на озаренное солнцем крыльцо.

Осторожно приблизившись к краю скалы, он чуть наклонился и застыл, как завороженный, глядя в воду. Беспорядочная зыбь мешала сосредоточиться – он различал лишь тени и суетливые сполохи света.

Он стал бродить, шаг за шагом, вдоль уступа. Солнце начинало склоняться к западу. Перрин поднялся обратно к маяку и уселся на верхней ступеньке крыльца.

Сегодня ночью дверь будет закрыта на засов. Нет, ничто не заставит его открыть ее – тщетны любые, самые чарующие искушения… Его мысли вернулись к Сегильо. Во что поверил Сегильо? Какое существо, созданное его болезненным воображением, оказалось достаточно властным и злобным, чтобы утащить его в море? По-видимому, каждый человек так или иначе становится жертвой своего воображения. И человеку с ярким воображением не место на скале Айзеля ночью, когда пять лун восходят вместе.

Сегодня он закроет дверь на засов, ляжет на койку и заснет, защищенный как толстым прутом сварного металла, так и пустотой забытья.

Солнце погрузилось в плотную пелену тумана. Северный, восточный и южный горизонты озарились фиолетовым сиянием; западный небосклон пестрел желто-зелеными и темно-зелеными разводами, быстро тускневшими и переходившими в оттенки коричневого. Перрин зашел в здание маяка, задвинул засов и включил люминифер – два мощных потока света, красный и белый, стали кружиться по горизонту.

Перрин открыл коробку с ужином и безразлично поглотил рацион. В окне разгорелось электрическое марево, а затем взошли пять лун, просвечивая сквозь туман так, словно их обернули голубой марлей.

Перрин тревожно вздохнул: бояться нечего, в маяке он в полной безопасности. Человеческие руки не могли взломать засов – для этого потребовалось бы навалиться тушей мастодонта и разодрать доски когтями скального чундрила с яростью мальдинской сухопутной акулы…

Он приподнялся на локте… Какой-то звук снаружи? Перрин выглянул в окно – и у него душа ушла в пятки. Высокая, смутно различимая фигура. Пока он смотрел, фигура побрела, чуть сгорбившись, к маяку. Перрин знал, что так оно и будет!