Змеиное гнездо

Почти в каждом письме Дэвид Джон уговаривал Джессапа вернуться в лоно церкви: «Церковь – это семья, а из семьи не уходят, Джессап. От нее нельзя отвернуться. Семья прежде всего. Я, конечно, переживаю и за твою душу. Ты что, не веришь, что Иисус умер за твои грехи? Но больше я волнуюсь за твое место на земле. Важно проводить время в окружении таких же, как ты, не тратить время на посторонних, не разбавлять чистоту любви Христа. Это твой народ. Твое племя».

Однако если Джессап не ходит в церковь, это еще не значит, что он не молится, и теперь он встает на колени между Уайаттом и Майком Крином. Все берутся за руки, опускают головы, говорят «Аминь» просьбе сохранить их, потом молчат.

Он не знает, о чем думают тренеры и остальные парни. Скорее всего, молятся о победе в игре, о здоровье, о каких-то личных пожеланиях. Джессап обычно молится, чтобы Джюэл была счастлива, чтобы матери стало полегче. Молится истово: веры он не утратил, хоть и не бывает в церкви.

После пятнадцати минут в помещении ночь кажется холодной. Штаны и джерси промокли – от пота и сырости заснеженного поля. Джессап думает: если так пойдет дальше, к утру на землю нападает три-четыре дюйма. На стадионе поработали лопатами и метлами ребята из средней школы, пока что бровка и ярдовая разметка чистые.

Джессап – среди парней, пока команда бежит трусцой на стадион. Некоторые – прямиком на скамью, а некоторые – на поле, чтобы снова разогреться, пока на табло отсчитываются последние две минуты до начала второй половины матча, но некоторые задерживаются поболтать с друзьями, подружками, мамами и папами. Джессап откалывается ото всех и идет туда, где за оградой высотой по грудь стоят трибуны. Его ждут мама, Джюэл и Дэвид Джон.

Племя

Дэвид Джон качает головой и улыбается. На нем тяжелая рабочая куртка, расстегнутая, под ней видно синюю толстовку с капюшоном. Пострижен коротко – почти под машинку, но Джессап все же замечает, что белизна в волосах не от снега. Одна рука отчима в кармане, вторая свободна, обнимает Джюэл за плечи. Джюэл прижалась к нему, улыбка до ушей: папа дома, практически рождественское утро.

Дэвид Джон наклоняется над оградой и хлопает Джессапа по наплечнику.

– Врезал так врезал, сынок. Ты их раскусил, да?

– Да, сэр. Много готовились по записям.

Дэвид Джон выпрямляется, потом откидывает голову и крепко зажмуривается, воскликнув:

– О-го-го! Сделал ты этого мальчика. – Голос такой громкий, что люди поблизости оглядываются. – Задал мальчику жару.

В нескольких футах – группка родителей, и они не просто оглядываются. Они глазеют. Две пары – черные, и Джессап видит, как одна женщина что-то шепчет мужу. Все гости – на трибунах с другой стороны поля, так что это родители из Кортаки. Он не уверен, что кого-то узнал, но они точно узнали его и Дэвида Джона. Джессап знает, что «мальчик»[36] в адрес черного из уст Дэвида Джона звучит двусмысленно, хоть и не думает, что отчим имел в виду что-то такое.

По крайней мере, сейчас.

Иногда это трудно понять. Дэвид Джон не разрешает ругаться, не пользуется уничижительными оборотами, не называет Корсона мальчиком, чтобы спровоцировать проблемы. Джессап не понимает, как преданность семье и тактичная вежливость сочетаются в отчиме с татуировками, с верой в Благословенную церковь Белой Америки – место, где некоторые слова произносят с обыденной жестокостью. Но разве хоть что-то с чем-то сочетается? А что с этим делать Джессапу? Ведь он любит семью, без вопросов, но еще любит – да, кажется, любит – Диан, даже тренера Диггинса, да и парней в команде, он бы сказал, что любит их, они чуть ли не братья, так же как он считает братом Уайатта, футбол равняет всех, важен только цвет джерси, и когда он вогнал Корсона в грязь перед перерывом – в тот момент на уме был только футбол.

Вот только больше это не может быть просто футбол, да? Только не с Дэвидом Джоном. Не с тем, что случилось в переулке.

Он скучает по тому, как было раньше.

По безоговорочной вере, что отчим – хороший человек.

Сестра верит до сих пор: даже после всего, что случилось, не представляет Дэвида Джона никем, кроме как своим отцом.

Вот бы для Джессапа все было так же просто. Он старался избежать темы (избежать целиком, отказывался навещать и отчима, и брата без объяснения причин), но перед смертью не надышишься, и теперь Дэвид Джон привез этот вопрос домой.

Джюэл перехватывает внимание, говорит:

– После игры мы идем в «Кирби» (это бургерная на Трассе 13, которая нравится Дэвиду Джону). Отметим, что папа вернулся. Ну и игру отметим. Ты приедешь к нам туда или домой?

Джессап быстро бросает взгляд на табло. Остается пятьдесят секунд. Надевает шлем.

– Давайте отмечать игру, когда она закончится, ладно? А встретимся в «Кирби». Но потом у меня планы. После. Надолго у вас не задержусь. Пересекаюсь с Уайаттом и другими парнями. Дома буду поздно.

Мама и Джюэл счастливы, заряжены присутствием Дэвида Джона и счетом игры, но у Дэвида Джона Джессап замечает быстрый прищур. Разочарование, что он не останется с семьей. Но прищур был – и пропал.

– Там будет алкоголь? – спрашивает мама.