Змеиное гнездо

Он задерживается у шкафчика, запихивает куртку Эрла, идет на первый урок – углубленный испанский. Садится и достает телефон. На самом деле телефон сейчас не нужен, но помогает притвориться, что Джессап занят, чтобы не пришлось идти на зрительный контакт, не пришлось видеть, как на него смотрят. Сеньора Дженкинс как будто ничего не замечает, но это логично, всегда кажется, что она ничего не замечает. Испанскому она учит, не отступая от учебника, и это хорошо, потому что, как и большинство предметов, язык дается Джессапу легко. Как только звенит звонок, он может окунуться в работу: они на середине темы об эстетике и красоте, изучают архитектуру Барселоны. На пол-урока она включает слайд-шоу – ее заметки явно скопированы из интернета. Вторую половину все молча трудятся над убедительным сочинением.

На химии он и так сидит сзади, сосед – тихий парень, на год младше его и за весь год не сказал ему почти ни слова. От удара Стива болит челюсть и в ухе стоит тихий звон. Когда начинается физкультура, он просит разрешения выйти и идет в кабинет медсестры. Медсестра старая, явно скоро на пенсию, но добрая и не очень интересуется Джессапом. Дает пакет со льдом и разрешает прилечь на виниловом диване. Через какое-то время спрашивает, не позвонить ли родителям, а когда он отказывается, мягко отправляет его восвояси.

Обед, и он думает просто уйти в библиотеку и спрятаться, но тело не слушается, не дает какая-то несгибаемость в костях, в голове звучит «стой прямо, смотри в глаза» Дэвида Джона, и он идет в столовую.

Когда входит в дверь, гул не обрывается, но интонация сменяется, схлопывается достаточно разговоров, чтобы Джессап это заметил. Есть стол с парой ребят из команды, их девушками, и он чувствует, как по ним пробегает напряжение, чувствует их облечение, когда проходит мимо. Есть пустой столик в стороне, и он садится там, достает свой обед, достает учебник по углубленной европейской истории. Камуфляж.

Не хочется, чтобы казалось, будто он торопится, но он сомневается, что смог бы есть быстро, даже если бы захотел. Бутерброд не лезет в горло – сухой пшеничный хлеб, вчерашняя нарезанная курица с ужина, морковные палочки, яблоко. Он притворяется, что читает, почти каждую минуту переворачивает страницу, и скоро кажется, что столовая возвращается к обычному гулу. Но в какой-то момент он чувствует, как стол двигается, кто-то садится напротив.

Диан.

Семь

Она молчит, так что говорит он: «Привет».

Хочется сказать намного больше, чем просто «привет». Хочется упасть перед ней на пол и спрятать голову у нее на коленях, умолять о прощении, говорить, что он готов на все, чтобы исправиться, – разве он не готов на все? Хочется встать на стол и прокричать о своей любви. Хочется целовать ее, хочется прижать к себе, хочется чувствовать вкус ее кожи, хочется проскользнуть руками под рубашку и расстегнуть лифчик, ощутить тепло ее тела, наедине в его пикапе, ее машине, наедине где угодно, отчаянное желание быть внутри нее, чтобы она была сверху или он, чтобы она на него смотрела, говорила, видела. Хочется читать ей стихи, писать стихи, песню, арию, хочется построить вокруг нее город, тысячу зеркал, чтобы ловили свет, вечно проливали на нее.

– Что смешного? – спрашивает она.

– Прости. Я… я так много хочу сказать и типа начинаю с «привет». Смешно, наверное. Лучше ничего в голову не приходит.

Она не смеется, но в уголке ее губ есть движение. Она здесь. Она присутствует.

– Слышала, тебя избил Стив, – говорит она.

Он не может не ощетиниться.

– Не избил. А внезапно напал. – Он инстинктивно касается челюсти. Под кожей тепло, невидимая метка кулака.

– Ты в порядке?

– В смысле, из-за этого или вообще?

– Хочешь рассказать свою версию?

– А ты хочешь услышать? – спрашивает он мягко. Он не пытается нарваться на ссору. И все же видит, как она измучена.

– Нет. Не сейчас. Прости.

Он тянется, чтобы взять ее руку, останавливается, отстраняется.

– Я понимаю, – говорит он.

– Правда?

– Не знаю. Наверное? – Он пытается улыбнуться. Она пытается улыбнуться в ответ. – Я просто… – Он замолкает. Начинает заново. – Это не мои люди, – говорит он.

– Но ты там был. Стоял на пикапе, Джессап. Это во всех новостях. Везде. И ты в этом участвовал.

– Я же говорил, все сложно.

– Нет, – срывается она. – Не сложно. – Делает глубокий вдох, оглядывается. Джессап тоже. На них смотрят. Не так много людей, как можно подумать, но все же. Они наклоняются друг к другу. Всего несколько дней назад они бы держались над столом за руки, да и сейчас ему все еще хочется держаться и хочется сказать, что он ее любит. Он все еще любит, правда, но еще знает, что если скажет это прямо сейчас, в эту самую секунду, то ответом будет молчание.