Значит, ураган. Егор Летов: опыт лирического исследования

Друг Егора Летова и Пи-Орриджа при ближайшем рассмотрении оказался человеком с энергией атомной бомбы. С Летовым его действительно связывала бурная активность еще конца 1980-х годов: он писал (и организовывал) концерты ГО и всячески способствовал распространению записей. Теперь ему было 34 года, и стиль его как тусовщика отличался известной универсальностью: он в равной степени мог появиться из сквота, общаги или пентхауса. Со всем панковским шлейфом прошлой жизни и армейской татуировкой в честь «Аквариума» на руке сочинский денди-survivor идеально вписался в Москву, летящую в новый миллениум, и тут же запустил лейбл Solnze records с флагманскими релизами в виде группы Messer Chups. Это совпало с пиком местной моды на разнообразный зависимый и независимый лаунж, и Берт с его кулуарно-европейским подходом (он был, в частности, главным пропагандистом совершенно забытой теперь финской синти-группы Aavikko) пришелся как нельзя кстати.

К тому времени наша постуниверситетская компания потихоньку прибирала к рукам разнообразные медийные структуры. Ну и началось – рецензии на переиздания «Коммунизма» и интервью с Черным Лукичом в Playboy, текст про тех же Messer Chups под егороцентричным названием «Трогательным ножичком» в «Известиях» и прочие в меру возмутительные выходки. Тогда казалось, что это куда как весело. Но мне, естественно, недоставало выхода на главного персонажа. Я гонялся за Летовым, словно журналист из популярного тогда романа Малькольма Бредбери за профессором Криминале, а Берт стал моим основным проводником в этом направлении.

Однако сперва судьбе угодно было свести меня с профессором Рок-н-ролле.

Николай Францевич Кунцевич, более-менее известный как Ник Рок-н-ролл, а в заинтересованных кругах даже и как русский Игги Поп, прибыл на заказной фестиваль «Неофициальная Москва», который проходил осенью 1999 года под эгидой партии «Союз правых сил». Накануне ходили упорные слухи, что Ник помер. Это вообще с ним нередко случается: когда книга сдавалась в печать, в кулуарах вновь зазвучала соответствующая ложная тревога.

Я познакомился, точнее, столкнулся с ним еще летом 1995 года. Мы сидели компанией на Гоголевском бульваре, мимо проходил мой приятель – бомжующий художник по прозвищу Жора Сын Мажора, и с ним был Ник, который потребовал отхлебнуть пива. Я отдал ему бутылку, поскольку единственный из компании знал, кто это такой. Жора ему, помнится, попенял: «А ты бы ребят на свой концерт пригласил». Ник охотно пригласил ребят на свой концерт, правда, адреса почему-то не указал.

Повторное знакомство состоялось после «Неофициальной Москвы», я написал не в меру восторженный отчет о его выступлении, после чего получил от него на пейджер столь же безмерную благодарность, чему был страшно удивлен. Дальше мы принялись довольно тесно общаться на протяжении нескольких лет.

Если Берт обладал энергией атомной бомбы, то Ник – пожалуй что водородной, причем начинались бомбардировки ни свет ни заря. Как-то утром я просыпаюсь дома от дикого крика. Смотрю: Ник стоит в углу комнаты и, приплясывая, засылает куда-то в потолок текст, вроде «О, воскресший из мертвых, я приветствую тебя, я приветствую тебя, о воскресший!». И так минут десять. Я говорю: «Ник, а можно узнать, с кем ты разговариваешь?» Он мне, удивленно: «В смысле? Я разговариваю с Богом, Макси». «Шесть утра! С каким богом?!» – ору теперь уже я. «Как это с каким? – парирует Ник. – Пасха же сегодня».

Весной 2000 года по его велению я вылетел в Тюмень – разбираться с делами ведомого им рок-клуба «Белый кот», который выгоняли из ДК «Строитель». Ник приволок меня в городскую администрацию и представил как столичного ревизора из газеты «Известия», в которой я никогда не числился. Хорошо помню взгляд женщины из госструктур: в ее глазах страх боролся с желанием попросить показать документы. Смутно представляя себе суть конфликта, я тем не менее произнес короткую путаную речь в защиту Ника вообще и его пребывания в ДК «Строитель» в частности – кажется, я даже оперировал словом «безобразие». Потом мы всячески гуляли по Тюмени, встретили там, в частности, Шевчука, щедро напоившего нас и себя коньяком, а Ник параллельно рассказывал мне разные байки из тюменского периода Летова. Летов в компании раз сделал Нику замечание в ответ на какую-то его реплику, мол, у нас тут так не говорят. «У кого это – у нас?» – вскинулся Ник. «У нас, у сибирских панков», – отрезал Егор. «А если я сейчас окно высажу и начну орать „Караул, меня сибирские панки убивают“?» – предложил Ник. Но тут вмешался Неумоев и твердо сказал: «Не надо бить окно. Окно бить не надо».

Когда я вернулся из Тюмени в Москву, Берт уже организовал мне свидание с другим стародавним летовским соратником Черным Лукичом.