Значит, ураган. Егор Летов: опыт лирического исследования

Нельзя сказать, чтобы этот подход был уникален. Например, для эзотерических музыкальных подпольщиков 1980-х, типа Бойда Райса или Дэвида Тибета, пристрастие к девичьей поп-музыке 1960-х или изображениям котов или детей, слушающих на полянке рассказы музы Клио, было еще одной эмблемой расхождения с современным социумом. Вообще, интересно сопоставлять летовские придумки с восьмидесятническими европейскими процессами. Например, на обложке «Звездопада» красуется дерево работы Михая Даскалу. Но похожее дерево было и у Talk Talk на Spirit Of Eden (1988) (вообще, в них странным образом есть что-то общее; я ни разу не спрашивал у Егора об его отношении к Talk Talk – но ведь и обложка 1986 года The Colour of Spring с ее бабочками тоже похожа на «Прыг-скок»). «Звездопад» с его гулким настоявшимся звуком (сказывалось тогдашнее увлечение Егора методом наложения гитарных партий) можно назвать полноценным хонтологическим альбомом. Хонтология как музыкальный жанр оформилась чуть позже, в середине нулевых, и пробовала описать звук чего-то несуществующего и призрачного. Впрочем, больших претензий на хронологическую самостоятельность там не было: в конце концов, термин взят у Дерриды из работы 1993 года, а музыка проекта Caretaker, вокруг которого строилось теоретическое обоснование жанра, была записана еще в конце 1990-х. Блеклый и намеренно потусторонний саунд «Звездопада» удивительно вписывается в эту концепцию ни живого ни мертвого. Он звучит не слезливо, не разухабисто, но со слегка отсутствующим драйвом, словно из серой чистилищной зоны, ни туда ни сюда, – отсылая к прошлому, которого толком и не было (отсюда этот растяжимый полумертвый звук). Советский песенный материал подходил для этой теории идеально – ведь и Деррида в свое время заговорил о хонтологии именно в связи с распадом СССР и последующим выбросом неупокоенной энергии из прошлого. Это, кстати, не первый случай, когда продукция «ГрОб-студии» невзначай совпала с зашифрованно-актуальными тенденциями. Таков, например, «Сулейман Стальский» – один из самых занятных именно с точки зрения жанровой эквилибристики альбомов «Коммунизма». Здесь Егор использует лаунж-музыку, на фоне которой Кузьма подает удивительный пример вокального свинга (песня «Комсомолу»). Лаунжкор стал более-менее повальным увлечением в середине девяностых, однако в первой половине десятилетия easy listening как средство выразительности был уделом больших выдумщиков и авангардистов, поэтому такие проекты, как KBZ 200 или Stock, Hausen amp; Walkman, использовали коктейльно-джазовую продукцию именно в целях остранения и абсурдизации – примерно так, как это было проделано на «Сулеймане Стальском».

«Звездопад» был логическим завершением летовского увлечения советской мелодикой. В нашей университетской компании году в 1993-м ходила пьяная кассета, на которой кто-то не поленился и собрал вытяжку из советских песен с альбомов «Коммунизма»: Пьеха, Ободзинский, Барашков, Королев, «Голубые гитары», Мулерман etc. По большому счету, случившийся в середине 1990-х ретротопический разворот в сторону советской песни (а он произошел одновременно как в эстрадной, так и в рокерской тусовке: с одной стороны – «Старые песни о главном», с другой – «Митьковские песни») происхождением обязан все-таки Летову. Он первым придумал петь соответствующий материал (в неиздевательском ключе): песня «Туман», открывшая альбом «Хроника пикирующего бомбардировщика», была записана еще в СССР, в 1990 году (эту же песню Колкера перепел потом и Розенбаум, раз уж мы вспомнили тут «Романс генерала Чарноты»). Гребенщиков, впрочем, начал петь Вертинского и того раньше, но последнего все-таки сложно отнести к советским композиторам.

Сергей Попков вспоминает: «Для Летова Советский Союз был бытовой, умилительной, почти пасхальной системой защиты, как мамка. Страна осталась в ярких воспоминаниях о том, как они в детстве гоняют за школой на хоккейной площадке в футбол, и, когда начинает смеркаться, чьи-нибудь мамы выглядывают из окон и кричат „Юра, домой“ или „Паша, домой“ Для него эти крики „домой“ стоили существования СССР, равно как и ключи под ковриком, снабженные запиской „ключ под ковриком“ Судя по ранним песням, такого о нем не скажешь, но в Егоре всегда уживалось много личностей – я, например, не знал более законопослушного человека, чем Игорь Федорович».

Но Летов приравнял СССР к детству в силу невозвратности обеих историй – опять-таки детство без детскости, детство с огромным отягощением, как обращение «сынок» в припеве «Реанимации». Он сместил акценты в свойственной ему манере. В его версии гайдаровской «Голубой чашки» на первый план вышло бы то обстоятельство, что чашка, как ни крути, разбилась и никто не крикнет: «Егор, домой!» Разбилась чашка, значит, не поймать – во всеуслышание спето на том же «Прыг-скоке».