Значит, ураган. Егор Летов: опыт лирического исследования

Но так мог рассуждать модерн, а Летов, хотя и грезил схожим образом в своем манифесте «Двести лет одиночества» чем-то «новым, абсолютно непрожитым», прекрасно понимал, что в его случае вчерашний день родился, был и кончился. Весь его гараж, психодел и панк – это именно что вчерашний день, причем с другого континента. Поэтому, чтобы заново стать (а не просто подражать и, как он выражался, «выскребать по сусекам») той же группой Love, следует заниматься не присвоением, а перевоплощением. Работа с подобной дистанцией и называется передозировкой на все оставшиеся времена. Его аскеза и изгойство в этом смысле не были чем-то искусственным или мазохистским. Только полное осознание того, как ты по-чкаловски далек от условных Артура Ли и Сида Барретта, способно снабдить тебя импульсом для стирания всех календарей и карт и попадания в необходимый музыкальный поток. Его путь в любимый саншайн-психодел всю жизнь лежал через самые неподходящие места, будь то актовый зал Горьковского политехнического института или якутский рок-бар «Гараж», но по-другому он добраться к месту назначения не мог. Из каленой стали – в чудовищные дали.

Кирилл Кувырдин рассказывает: «Я посмотрел на днях кино про Билли Айлиш – там есть момент, где они семьей на койках в спальне песни пишут, ржут, на голоса темы раскладывают. И вот я смотрю кино про Лос-Анджелес пятилетней давности, а будто в Омске побывал, на улице Осминина опять, в начале 1990-х. Я у Егора в его комнатушке ровно такое же удивительное единство душ наблюдал. Конечно, все другое – и место, и время, и люди, – но живые искренние связи такие же, как в случае с кино этим: семья, умудрившаяся существовать в неразосранном режиме. Егор умел создать глубокие родственные связи (родственные на уровне взаимодействия – и очень доверительные) со всеми привлеченными участниками творческого процесса, когда напрочь отсутствуют понты и перетягивание одеял. И ржали в той же тональности, и спорили так же нелепо трогательно и воодушевленно. Кухонные споры – это суперблизко к тем толковищам, что я наблюдал многократно в тусовке ГО».

Роспуск группы в 1990 году, переход в патриотический лагерь и прочие закидоны – это явления из области все той же работы с дистанциями. В летовской логике из крысы можно стать ангелом, а из человека как такового – едва ли. Между крысой и ангелом предположительно существуют симбиотические отношения, а «человек» из них выпал. Поэтому на голубую убогую табуретку сияние может обрушиться, а на стул дизайна, допустим, Джаспера Моррисона, каким бы неопростым и красивым он ни был, – едва ли.

В последние годы он уже не противопоставлял себя людям (по политическим, например, принципам), а скорее отходил от них в сторону. Кажется, ему становилось неинтересно сотрясать архетипы, и он примеривался к более глобальным дистанциям, где не очень подразумевается само присутствие человека. Он стал мыслить пространствами, где не какой-то майор гремит сапогами, а гуляет коса цивилизаций, и преодолеть такую дистанцию можно разве что со скоростью мира, которую он и принялся спешно воспевать.

К вопросу о скоростях: я думаю, что на тактическом уровне сокращения дистанций с «огромностью мира» для него известное значение имели опыты с кислотой. Первый трип у Егора приключился еще в июле 1991 года, тогда фигурировали завезенные из Германии «крошечные сиреневые цилиндрики». Дело было в разгар дня, жары и тополиного пуха. Кстати, будущий песенный образ «в небо по трубе» (еще один путь сокращения дистанции), скорее всего, родом из того путешествия, поскольку в процессе прогулки действительно была обнаружена некая выдающаяся и загадочная труба диаметром в метр.

Летов был, конечно, абсолютный романтик от функциональной психоделии, относился к подобным практикам трепетно и, как и в случае с собственной музыкой, точно понимал, зачем ему это нужно и куда он хочет добраться. Однако видеть в нем какого-то кислотного схимника, который только и делал, что искал внутреннюю Калифорнию, будет непозволительным преувеличением. Все протекало в несколько более хохочущем формате. В тот майский день в Омске он рассказывал историю, как однажды во время их совместного трипа Кузьма закрылся в темной комнате и попросил оставить его одного для медитации. Дождавшись, пока гитарист и соавтор в полной мере освоится в новом внесветовом пространстве, Егор подкрался, быстро приоткрыл дверь, швырнул ему в комнату кота и захлопнул. Раздался страшный крик, Кузьма выскочил из своего чилаута и на вопрос о произведенном котом эффекте мог отвечать только: «Я видел сову, которая ВЕЗДЕ».