Значит, ураган. Егор Летов: опыт лирического исследования

Впрочем, даже и вне трагедии с Янкой Егор традиционно вызывал подозрения в солидарной вроде бы среде. Игорь «Джефф» Жевтун рассказывает: «С ним однажды захотел скоординироваться Мирослав Немиров, и разговор у них вышел такой. У Немирова была идея делать такой диско-панк и гнать под него речитативом стихи. Короче, „диско“ в этой концепции служило главным словом. А Егор тогда называл свой стиль антисов-рок, и, едва заслышав про диско, он немедленно заявил, что им в таком случае не по пути. От Немирова я потом не раз слышал, что он очень не любит „Гражданскую оборону“, поскольку мы якобы забили и подавили развитие истинного панк-течения в стране. Что уж там Летов такое подавил, я не знаю, но вопросы к нему постоянно возникали – именно внутри движения».

Сергей Попков вспоминает: «Ко мне в конце 1990-х подошла торжественная делегация музыкантов „Гражданской обороны“ – Махно и прочие – с просьбой урезонить Игоря Федоровича. Там прямо тайны мадридского двора: измена идеалам панка и корневой идее, кругом хозяйская воля, нам слова не дают, начинается коммерция, туры какие-то непонятные, мы ничего не пишем на студии, наше будущее в тумане. Я говорю: „Ребят, я не понял, вы кого хотите убрать из ‘Гражданской обороны’“?»

Еще одна особенность ГО состоит в том, что, помимо неслыханной доселе сверхурочности их «работы в черном», группа превратила эту черноту в довольно радужное явление. Летов любил повторять: «Мы цветастые и радужные и воюем с черно-белыми». Разумеется, так казалось далеко не всем, но я почему-то с самых времен школьного ознакомления с летовской музыкой на магнитофоне «Электроника-302» слышал в первую очередь дикое ликование. Музыка была неуживчивой, но никак не мертвящей, исполнял ее не нытик, но горлан, и вместо тоски и скулежа все заполнял собой чуткий бесноватый ор и прочий «хой». Оксюморонный пафос Егора можно соотнести с глумливой русской идиомой «приказать долго жить». «Любые наши усилия обречены на провал, привели бы лишь к новым истерикам, к психологическому и физическому насилию» – вот, к примеру, мысль Бергмана из фильма «Страсть» (1969). Он ее просто дает во весь экран скупыми печатными буквами, так что смысл равен изображению. У Летова же похожий текст утверждает «Как убивали, так и будут убивать», но сопутствующий музыкальный драйв при этом – само торжество, и на этом противоходе неизбежно наклевывается искомый новый оптимизм.

При желании, конечно, и в припеве «Кто-то влез на табуретку, на мгновение вспыхнул свет, и снова темно» можно уловить намек на повешение, но гальваническая разухабистость музыки на раз приводила все к общему знаменателю неконтролируемой радости.

Янка как раз вызывала в корне иные ощущения – вот она действительно была мадам Экзистанс, как выразился бы Жак Дютрон. В свете ее «Ангедонии» или «Берегись» даже самые безрадостные этюды Летова, на мой слух, звучали почти как бит-квартет «Секрет».

Думаю, он потому так и опасался стать «частью попса», что это было, в общем, небеспочвенно: у него был недюжинный дар именно доходчивого сочинителя и пусть специфического, но entertainer’a. Он превращал угрюмую суицидальную схоластику Мисимы, или Достоевского Кириллова, или Нафты из «Волшебной горы» в веселый танец шейк. (Кстати, в экранизации «Волшебной горы» Нафту играл Шарль Азнавур.)

Критерием подлинности для Егора служил праздник. Думаю, это больше всего и раздражало людей – и слишком прыткими выходили его мрачные истины, и все-то у него было весело: веселые войска, веселая граната, веселая наука дорогого бытия (ср.: «Веселый солдат» Виктора Астафьева). Бездонные переживания уживались в его песнях с какой-то удивительной непоротостью. Кирилл Кувырдин комментирует: «Все мои воспоминания о ГО сводятся к ощущению полного счастья от человеческого удивительного взаимодействия, случившегося всего несколько раз и потом уже не дающего забыть или проигнорировать это случившееся». Со слов Колесова, человеческое удивительное взаимодействие в начале девяностых выглядело, например, так: «Когда мы все жили у Кувырдина на Ленинском, были веселейшие времена. Как раз вышел „Прыг-скок“, они получили то ли аванс, то ли гонорар, тысяч десять долларов – более чем нормальная сумма по тем временам. День начинался с похода на Черемушкинский рынок, первым делом ящик пива ну и так далее. Однажды мы с Джеффом и Зеленским в угаре нашли на улице гору протезов для ног, притащили домой и сделали из них подобие инсталляции. Потом какие-то ее части полетели в окно, а следом была затеяна стрельба солеными огурцами по проезжающим внизу мерседесам».