Знак Вопроса 2005 № 04

— Жаль, — сказал Ксенодок, — сегодняшней ночью, лишенный желанных объятий Морфея из-за комариной и блошиной нечисти, задумал я поэму, прославляющую необузданное мужское начало Зевса. По примеру гомеровского «Каталога кораблей» она будет называться «Каталог несчастных женщин». Вот послушай начало, — Ксенодок взял в руку сучковатую палку, видимо, символизирующую лавровый жезл поэта: — Музы! Развратного вашего папу хочу устыдить я правдивою песнью. Много вреда натворил он богиням, девицам и глупеньким дамам. Столько содеял всего, что на сотню мужей бы хватило и юнцам, вроде нас, кое-что перепало. Жен он имел всего пять, родственниц тоже имел — и богинь, и женщин из праха. Часто бывало, лишь юбка мелькнет — и вершится Зевесова воля! Мало кого пропускал, носясь по долам и везде задирая хитоны. Спорить же с ним, заламывать руки от горя иль надавать пощечин мерзавцу — казалось тогда бесполезным. Вот, например, узрит он с Олимпа милую деву, иль мужью жену иль какую прослушку тотчас же ею спешит овладеть Громовержец, в выборе средств никогда и ничем не стесняясь: будь то обман, то насилье, то просто нахальство. Всех этих дам, любовникам сильным и властным послушных, мы поименно представим, с плодами разврата, дабы другим, от рождения дурам набитым — быть осторожней, и чтобы царям, кои беглую власть возымели, с Кронидом себя не равнять и вести более-менее скромно… Итак, помолясь все тому же Развратнику Зевсу, начинаем с богинь, а потом уж дойдем и до всех, сотворенных из праха… Детство Зевеса назвать мы счастливым не смеем (не отсюда ль пороки?). Был он ребенком шестым и папаше родному на фиг не нужен, съесть тот его возымел дерзновенье вослед за грозой моряков Посидопом, строителем кладбищ Аидом, герой с глазами коровы и мистеричной Деметрой, что жива в Элевсинс. Но прежде! Гестия, помнишь, как папа тебя надкусил, обломав в поспешке два зуба?..

— Угомонись, — велел Аристомеп, — у тебя нет слушателей.

— А ты?

— А мне неинтересно и даже противно. Какой бы Зевс ни был, он мой прародитель, и я обязан его уважать. И тебе советую…

Через час с небольшим они миновали Орхомен так быстро, что Ксенодок не успел даже сказать в его адрес какую-нибудь мифическую гадость, и скоро достигли Алей, знаменитой платаном, посаженным Менелаем, когда он собирал войско против Трои, и праздником в честь Диониса, на котором женщины, хватив лишнего и распоясавшись буквально, стегали себя бичами, будто юные спартанцы на жертвеннике Артемиды Орфии.

Дальше путь лежал мимо Стимфалийского озера. На его берегу жили некогда птицы, питавшиеся людьми, как кони фракийца Диомеда. Геракл перестрелял их из лука, как и фракийского царя, впрочем.

— Но я слышал, — сказал Ксенодок, — что Геракл с ними не справился и прогнал шумом трещоток. Теперь они обитают где-то в Ливии, и арабы охотятся на них из интереса: кто кого первым съест. Похожи они на журавлей, только клюв короче и перья острее.

— Не трогай Геракла, он тоже мой прародитель, — сказал Аристомен.

— Ты удивлен, что он не одолел каких-то птиц? — удивился Ксенодок. — А я — нет. Вот в Олимпии, куда мы идем, он не сумел перебить мух, загадивших алтарь, и тоже прогнал восвояси…

К вечеру они достигли горы Киллены, знаменитой пещерой, в которой нимфа Майя родила Гермеса, и храмом на вершине. В храме стояла неказистая древняя статуя чуть выше человеческого роста и сделанная из туи, а на самой горе, покрытой лесом и кустарником, в изобилии водились белые дрозды. Они появлялись при свете луны, издавая разнообразные звуки. Так как в других местах белых дроздов никто не встречал, они считались чудом Киллены. Ксенодок туг же предложил достать птичьего клея и наловить чудес на завтрак, но Аристомен заметил, что он рискует быть побитым жрецами и покусанным жрицами. Потом они положили на жертвенник остатки провизии и помолились, причем даже Ксенодок помолился довольно искренне, но под конец, уступая требованиям живота, все-таки пробурчал, что в Элладе чересчур много богов и храмов, и благочестивый путешественник рискует умереть с голод)' или разориться.

— Тебе повезло, что ты не родился спартанцем, — сказал Аристомен: — с таким аппетитом тебя бы давно вытолкали из Лаконики взашей.

Уже в сумерках они спустились в долину и, издалека облаянные псами, добрались до пастушьей сторожки, к которой примыкал большой загон, выложенный камнем всухую по периметру. В сторожке сезонно жили муж с женой и трое их детей — сын и две дочери.

— Пастушки! Не зря молился! — радостно сказал Ксенодок. — Ночуем здесь, я все устрою.

Изощренного словоблудия для этого не потребовалось, так как хозяин привык к богомольным пилигримам и частично жил на счет их подарков, время от времени импровизируя из хибары постоялый двор.

— А чем мы будем расплачиваться? — потихоньку спросил Аристомен.

— Не знаю, об этом речь не шла, — ответил Ксенодок. — Может быть, подарим внука? Лишние руки им не помешают, вон сколько скота!