В первой новелле первого дня Панфило рассказывает о некоем Чеппарелло, жившем во Франции под именем Шапелетто: лживый нотариус, клятвопреступник, убийца, богохульник, обжора, пьяница, вор, шулер, а в довершение всего, по классификации Данте, еще и усердный насильник над естеством, ибо «женщин он любил, как собака — палку, зато противоположному пороку предавался с большим удовольствием, нежели иной развратник». Так случилось, что он занемог, и исповедовать его пригласили почтенного и мудрого монаха. На исповеди Шапелетто так артистично, изощренно и правдоподобно врал, что совершенно убедил монаха в своей выдающейся непорочности. Но главное происходит после смерти проходимца: на похоронах Шапелетто священник так проникновенно и красноречиво рассказывает о его святой жизни, что впавшие в религиозное неистовство прихожане принимаются целовать руки и ноги мертвому негодяю и рвать его одежду на лоскуты, считая их священными реликвиями. К гробнице Шапелетто начинается паломничество: люди ставят свечи, засовывают в щели записки, молятся и рассказывают о чудесах, которые происходят после этих молитв. Дело кончается тем, что мерзавец и плут Шапелетто оказывается причислен к лику святых, в его честь учрежден праздник в церковном календаре, а к могиле постоянно идут богомольцы.
Как истинный гуманист, Боккаччо беспощаден к духовному абсолютизму Церкви, построенному на невежестве и лицемерии, и подвергает последовательной деконструкции популярные церковные практики.
В десятой новелле шестого дня Дионео рассказывает о некоем монахе, брате Луке, явившемся в деревню Чертальдо с редкой святыней: пером из крыла архангела Гавриила, которое тот якобы обронил в доме Девы Марии, когда принес ей благую весть. Гастроль по городам и селениями со святынями для сбора пожертвований всегда была рабочей бизнес-моделью. Особенно успешно проходили подобные мероприятия, если в качестве артефакта были заявлены мощи святых, что привело к такому умножению этих самых мощей, которое иначе, как чудесным, не назовешь: в различных монастырях и храмах хранились, например, не менее 15 рук Иоанна Златоуста, с десяток голов евангелиста Луки, от 2 до 3 тел святой Анны, а в оценке сохранившегося в виде мощей количества пальцев, челюстей и голов Иоанна Крестителя исследователи до сих пор не могут прийти к единому мнению. Известный просветитель и богослов диакон Андрей Кураев приводил в связи с этим шутку церковных археологов: «в мире известны десять голов Иоанна Крестителя, но подлинны из них только три».
У брата Луки кое-что пошло не по плану: двое местных шутников стащили у него из ларца лежавшее там перо попугая, которым монах хотел впечатлить публику, и подбросили туда уголь. Но проходимцы-любители напрасно надеялись смутить обманщика-профессионала: увидев вместо пера угли, брат Лука не дрогнул и выдал зажигательную проповедь. Боккаччо блестяще стилизует ее под дремучие церковные средневековые басни. Здесь и про вымышленные дальние страны — Страна Свинячьих Пузырей, Страна Лихоимцев, Страна Проходимцев, и про невероятные святыни, которые брату Луке посчастливилось созерцать: перст Святого Духа, «совершенно целый и непопорченный», локон серафима, ноготь херувима, пот архангела Михаила и даже лучи звезды, которая привела волхвов к яслям младенца Христа. В завершение брат Лука презентует содержимое ларца как угли костра, на котором был изжарен святой Лаврентий:
«Некоторое время скопище глупцов рассматривало их с благоговейным трепетом, а потом все, давя друг друга, стали протискиваться к брату Луке, жертвовали ему больше обычного и просили коснуться их углями. Брат Лука стал чертить углем кресты во всю длину и во всю ширину их белых рубах, полукафтаний и покрывал: при этом он уверял, что от начертания крестов угли уменьшаются в размерах, но потом опять вырастают у него в ларце, — это, мол, он уже не раз наблюдал».
Разумеется, не обходится без характерных для фаблио сюжетах о половой распущенности священников и монахов. В первый же день Дионео радует публику историей о том, как и монах, и аббат монастыря согрешили с одной девицей, не скупясь при том на подробности: