Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917

Алтынсарин оспаривал это в критический момент, когда после суровой зимы 1879–1880 годов «джут» поставил его, как и прочих жителей Тургайской области, на грань выживания. В тот момент позиция администрации Западной Сибири (которая была, как едко замечал Алтынсарин, «не чужда… и нашей администрации» (2: 100)), казалось, подтвердилась. Чиновники предлагали, по словам Алтынсарина, «непрочный способ народного благосостояния – скотоводство заменить более прочным – земледелием и согласно этому кочевой быт этого народа обратить возможно скорее в оседлый, хотя бы и принудительными мерами» (Там же). Но как «степняк», выросший в степи и хорошо ее знающий, Алтынсарин думал иначе. По его общему впечатлению, большая часть этого района была неблагоприятна для земледелия, а скотоводство представляло полезный способ адаптации к засушливому, бесплодному ландшафту. Знание степной среды, способов ведения хозяйства казахами и конкретных нужд местного населения позволило Алтынсарину утверждать, что будущее степи не было и не могло быть полностью связано с хлебопашеством.

Хотя Алтынсарин первым делом признает зиму 1879–1880 годов «настоящим бедствием», он категорически возражает против того, что это якобы требует немедленного перехода казахов к хлебопашеству. Он отмечает, что стихийным бедствием может быть разрушено не только кочевое скотоводческое хозяйство: «наш город Тургай терпит невзгоды почти те же, что и киргизы» (2:102). Вообще-то казахи имели обыкновение делать запасы еды и сена для себя и скота на случай чрезвычайных ситуаций, но, как и жители Тургая, были просто потрясены масштабами огромной катастрофы, с которой столкнулись (2: 98–99). Кроме того, было неясно, возможен ли вообще переход к земледелию. С первых дней работы в администрации Тургайской области Алтынсарин отмечал, что большая часть региона из-за почвы, климата и растительности непригодна для возделывания зерновых и что даже искусственное орошение полей приносит ограниченную пользу из-за удаленности надежных пресноводных источников (2: 86). Правда, казахи годами успешно возделывали некоторые наиболее благоприятные участки, о чем Алтынсарин хорошо знал с первых дней своей прежней административной службы (2: 70–71). Но в других уездах, засушливых и песчаных, «единственно возможный… промысел – это скотоводство» (2:103). Там, где степь благоприятствовала земледелию, казахи уже начали эксперименты в поле по собственной инициативе; принуждение не требовалось (2: 99-101). А приход в степь русских «колонистов-крестьян», которые «по умственному развитию своему не представляют особых преимуществ перед киргизами» (2:103), был бы особенно нежелательной формой принуждения.

Алтынсарин считал возможным использовать имперские институты и ресурсы для развития степи так, чтобы наилучшим образом использовать местные условия, но без колонизации земель. Вместо вынужденного и бесперспективного перехода к земледелию, поощряемого сомнительным примером колонистов, и отдельным казахам, и империи в целом было бы выгодно, если бы степь стала для империи не второй житницей, а «скотным двором». Такой подход позволит наилучшим образом использовать как местные природные условия, так и знания, которыми уже обладает население (2: 105)[257]. При этом казахи станут частично оседлыми, будут предназначать свою продукцию для продажи, а не использовать исключительно как средство к существованию, и изменят свои прежние привычки, наблюдая прогресс в земледелии и животноводстве, достигнутый в других местностях. Школьная система Тургайской области под руководством Алтынсарина развивалась с расчетом на поддержание именно такого порядка вещей.