Знание — сила. Фантастика (2011-2015)

Дух экспериментаторства обуял меня. Несчетное число раз я менял направление взгляда, и каждая новая попытка приводила к тому, что женский образ в кресле становился все отчетливее. Наконец наступил момент, когда я видел его при взгляде в упор. Нет, это был еще (или уже) не образ — нежная колеблющаяся дымка, повторяющая очертания хрупкого человеческого тела. Удивительно, но промелькнувшая мысль о сумасшествии совершенно не напугала меня. Какая-то здравая часть моего рассудка словно говорила, что бояться поздно: факт свершился. Что ж, теперь у меня будет не только собственная кошка и мышь, но и свое привидение. В этом есть даже определенная пикантность: кого-то дома встречает жена, а меня — привидение.

Одна неувязочка, пожалуй, была. Как-то повелось считать, что привидениям свойственно обитать в старинных готических замках, в каменную плоть которых впиталась память о веками творимых здесь кровавых драмах. Моя типовая квартира в девятиэтажке меньше всего напоминала средневековый быт. Впрочем, подумал я, стоит ли слепо доверять устоявшимся представлениям, что должно, а что не должно быть? У буржуинов свои привидения, у нас свои — советские, и нравы у них разные.

Русскому народу присуща интуитивная мудрость, являющая себя в тысячах крылатых фраз. Например, в такой: «без бутылки не разберешься». Мне показалось, что ситуация, в которую я влип, как нельзя больше требовала именно такого метода решения. Освободившись, наконец, от уличной обуви, я шагнул на кухню.

— Пожалуйста, не пей! Ты все погубишь!

В высоком женском голосе, прозвучавшем, как показалось, у самого моего затылка, билась отчаянная мольба.

Я стремительно обернулся. Образ стал много отчетливее, в нем появились намеки на краски. Теперь женщина стояла, в отчаянии протягивая ко мне руки, словно пыталась удержать. Ее определенно белое, сильно приталенное платье волнами ниспадало до самого пола. Вуаль была откинута, но черты лица оставались еще смутны. За исключением пронзительно синих глаз.

Как ни смешно это звучит, но первая моя мысль была оформлена, как название статьи в научном журнале: «Лечение ранних форм еще-не-алкоголизма с помощью привидений». Я даже вскользь подумал о полагающемся мне гонораре.

Пить я не стал, лишив тем самым мышь Сему законных винных потеков. Но настоятельно требовалось что-то предпринять, и я закурил. Этому пороку я предаюсь крайне редко, потому с первых же затяжек голова пошла кругом. Чего я и добивался. Следующая, порожденная мною мысль, показалась мне верхом изящества. Пусть события текут своим чередом. Я не знаю сценария спектакля, и не мне вносить в него коррективы. Я даже не актер, я — зритель, сторонний наблюдатель.

Глупец, я не учел, что роль зрителя — такая же роль, как и любая другая. Актер, играющий зрителя. Но это понимание пришло много позже, когда ничего уже нельзя было изменить.

Никому, даже Димке Князеву, я не рискнул признаться в происходящем со мной. Но, судя по странным взглядам, которыми встречали и провожали меня сослуживцы, я очень и не в лучшую сторону изменился. Даже шеф не отругал меня за допущенную в чертежах ошибку, чего раньше было не избежать. Я работал механически, а в положенный час мчался домой, где и начиналась моя настоящая — странная — жизнь.

На третий день я видел женщину так же отчетливо, как любого другого человека, с той лишь разницей, что мог одновременно различать предметы, находившиеся у нее за спиной. Она оказалась молода и хороша собой. Жалко, что я не умею этого описать. Меня она знала по имени и фамилии, мне же представилась просто Татьяной. Да, мы общались, хотя, особенно поначалу, это сопровождалось не совсем приятными ощущениями. Странно ведь лицезреть стоящего перед тобой человека, видеть, как шевелятся его губы, в то время как голос раздается за твоим затылком.

Да, я чуть не забыл еще об одном обстоятельстве, вовлекшим меня в цепь неразрешимых противоречий. В первое время речь Татьяны изобиловала архаизмами, затруднявшими понимание, но день ото дня осовременивалась. Это навевало грустные логические выводы. Если бы она продолжала говорить по-прежнему, а еще лучше на незнакомом мне иностранном языке, это доказывало бы ее автономность, независимость от моего сознания. Иначе говоря — реальность существования. Но чрезвычайно высокая обучаемость ставила все под сомнение. Не мой ли больной разум наделяет мною же сотворенный образ словами, доступными моему пониманию? Конечно, я шел на всякого рода уловки. Например, по просьбе, кстати, самой Татьяны, оставлял на день включенным телевизор, а вечером она пересказывала мне новости, которые я, по понятным причинам, знать просто не мог. На какое-то время я успокаивался и начинал слабо верить в свою нормальность.

Разговоры наши касались самых банальных тем. О серьезном, например, кто она на самом деле, я спрашивать просто боялся. Ведь ответом могло быть: «Я твоя белая горячка» или что-то в этом духе. Татьяна же явно сдерживала бег событий.