Наконец Павел решился и мелкими шажками подошел к тому месту, где стена становилась прозрачной, — как учил Андрий, — и она разошлась перед ним. Павел оказался в громаднейшем зале. Вдаль уходили ряды сенсорных витрин. Перекрестившись, Павел пошел вдоль мерцающих экранов. К счастью, он убедился, что и городским ведом порядок — товары были расположены не наобум, как боялся, а по порядку. Иначе и век бы не сыскал нужное!
В первом, втором и третьем рядах продавались напитки и всевозможные фрукты, в четвертом, пятом и шестом — твердая пища, седьмой был отведен под самые невероятные лакомства, восьмой — под различную утварь, двенадцатый — под удивительные механизмы и диковинки…
Павел нашел то, за чем пришел в тридцать седьмом ряду, порядком уже намаявшись и отчаявшись. Совета спросить он ни у кого не мог — в магазине было пусто. Это порядком удивляло молодого послушника, но потом вспомнил, что Андрий рассказывал, будто людям даже не обязательно выходить за покупкой из дому.
Перед нужным экраном Павел застыл в нерешительности — виной тому было то, что каждого требуемого ему продукта было множество сортов, и он не знал, какой выбрать. Он аккуратно дотрагивался заскорузлой ладонью до теплой, словно живой, витрины и по очереди нажимал на изображения товаров, внимательно изучая появляющиеся характеристики. Беззвучно шевеля губами, он читал рекомендации и отзывы предыдущих покупателей, придирчиво сравнивая.
Занятие это полностью поглотило его, и он не сразу заметил, что кто-то подошел к нему и встал сзади.
— Молодой человек, — услышал Павел и вздрогнул. — Вам здесь что глянулось?
Он обернулся, и точно громом его поразило — рядом стоял преподобный игумен Дионисий.
— Послушник Павел?! — удивился игумен. — Признаться, не ожидал. Интересуетесь?
Павел смущенно кивнул.
— Чем же именно? — поинтересовался Дионисий.
Павел молча протянул ему бумажку с каракулями Андрия. Потупился в ожидании упреков, — хоть и не чувствовал вины за собой, а все же боязно стало!
Игумен бумажку рассматривал долго. Потом кивнул.
— Здесь есть подавители, — сказал он, указав на витрину. — Я бы советовал предпочесть продукцию компании «Норд».
Послушник смиренно поклонился.
— Но дозволено ли мне будет узнать, зачем ты желаешь приобрести их? — спросил игумен. — И откуда средства имеешь?
Послушник перекрестился и сказал без утайки:
— Слаб дух мой, но должно сберечь его мне от лап врага человеческого.
Деньги же мои, выданные монастырем на потребные нужды и сбереженные мною за год.
Игумен посмотрел на стоптанные, неоднократно чиненые сапоги послушника и кивнул.
— Я знаю, Павел, — сказал Дионисий, — что верой ты служишь, и ревностно исполняешь свой монашеский подвиг, в единомыслии и братолюбии, неукоснительно соблюдая строгую духовную дисциплину, но должен ты сказать обо всем подробнее!
Он смотрел любопытно, и Павел, кряхтя от смущения, начал рассказывать:
— Жена дьякона нашего — сущая красавица. Лицом красна, зубы как жемчуга, грудь велика, бедра широкие и крепкие, но стан гибкий, юный. Словно горячим молоком и медом дьячиха вся налита.
На миг глаза послушника голодно сверкнули. Но тут же их затуманило смирение, и он продолжил:
— Ввела меня в искушение, кошка. И верно, видит это — так и норовит, так и норовит где прижаться, при встрече, ввести в искушение… И, вдобавок, ощутил я недобрую зависть к диакону нашему — ибо володеет такой кобылкой строптивой, для непотребств и горячей скачки удобной и непотребств этих жаждущей. Не могу обороть смятение свое и помрачение, как не стараюсь! И поклоны бью, и пощусь, и работой себя истязаю — а все меня кобылка эта, дьяконица точит, из ума не сходит, и на диакона смотрю косо. Но разум мой велит укрепиться духом, преодолеть смятение, что со мной учинилось, ибо грешны мои чувства и помыслы. Но несчастный я человек — не могу приказать своим мыслям и духу, и сердцу. Поведал я о борьбе своей внутренней послушнику Андрию, что проходит со мной испытание, надеясь вскорости иноком стать — он-то меня и надоумил в город ехать, чтобы избавиться от черной зависти и от плотского влечения греховного с помощью изобретений пытливой мысли человеческой — и укрепить дух, коли плотью обладаю слабой настолько.
— Понятно, — кивнул игумен. Голос его бы строг.
Послушник, красный от отчаяния, не смел поднять на Дионисия глаз.