Знание — сила. Фантастика (2011-2015)

Увидел Мальчик — в самолете лежит пакет со взрывчаткой, бечевкой перевязан. Взял он его и сбросил вниз через люк. Гром тогда грянул, пыхнуло пламя высокое. Запылал остров свечкою, искры в небеса полетели. Потом могучая волна нахлынула, и скрылся остров в морской пучине.

«Теперь, — отец говорит, — расскажу вам свою историю».

Глава 22. Папина история

Как-то поздним вечером стучат в нашу дверь трижды. Заходят люди хмурые. Говорят: «Главные правители вас к себе требуют. Берите бутылку с микробом и за нами следуйте».

Привозят в черной машине к дворцу здоровенному. По мраморным залам меня ведут и в самый большой приводят. Там белые колонны потолок подпирают. Стоит длинный стол, а за ним — главные правители. Один лысину почесывает, другой усы покручивает, третий — брови черные хмурит. Перед каждым по серебряной чарочке и ломтик черного хлеба на блюдце.

«Наливай, — говорят, — нам своего микроба». Налил я дополна чарочки. Как раз вся бутылка вышла. Выпили они, потом взяли хлеба ломтики и понюхали. Только выпили, сразу стыд и совесть потеряли.

Лысый говорит: «Что нам Бога теперь бояться, если мы бессмертные?»

Другой шамкает: «Что нам людей теперь стыдиться, если мы бессмертные?»

Усатый говорит: «А сами люди, зачем нам теперь?».

Я и понял, что ни с кем правители бессмертием делиться не захотят. Тут они про меня вспомнили. Лысый говорит:

— Давайте решим, что делать с нашим умником. Это архиважно.

Усатый произносит неторопливо:

— Я полагаю, его следует расстрелять, чтобы он опять микроба не вывел. А то ведь кто угодно бессмертным сделается и страх перед нами потеряет. — Сказал и трубкой пыхнул.

Хмурый еще больше брови нахмурил, медальками звякнул и говорит:

— Всех бы тебе расстрелять. А работать кому?

Лысый на усатого прищурился: «Как он вас, батенька?» Порешили меня в лес отвезти, чтобы я там дрова рубил. И охрану приставить.

Отвезли меня в лес, в полосатое всего одели, чтоб с охраной не перепутать. Стал я дрова рубить, а таких, как я, там видимо-невидимо. И все дрова рубят.

Теперь ты понял, юный мой друг, куда это люди пропадать стали? Вот и Мальчик сообразил. А папа тем временем дальше рассказывает.

Началась война. Сперва всех здоровых и сильных побили. Потом пожилых и болезненных. Затем нас на поезд сажают и воевать везут. Привозят на войну. Рядком выстраивают. Генерал приезжает на грузовой машине. А в кузове — железные ножницы кучей лежат.

— Там, братцы, — генерал говорит, и рукой указал, — вражеский окоп, видите? Перед ним — железная проволока. Вы колючку железную ножницами разрежете, на врага наброситесь, победу над ним одержите и все героями станете. А если кто, — генерал пригрозил, — от врага бежать посмеет, так за тем вон холмом наши автоматчики спрятались. Враз скосят. — И раздает всем ножницы.

Бегу я к вражескому окопу, железную колючку разрезал. Передо мной враг стоит, в рогатой каске, в меня ружьем целит. Но и у меня ружье, и я в него прицелился. Тут бомба рядом ахнула, и оба мы наземь повалились.

Очухался. Сижу я в комнатке, передо мной стол стоит. За ним мужчина — тоже в рогатой каске, погонах позолоченных. На столе бумажки перекладывает и кричит на меня: «Открой, — требует, — мне тайну, государственную или военную!»

Я военной тайны вовсе не знаю, а государственную знаю одну, да режь — не открою! Чтобы враги не стали бессмертными. Устал рогатый кричать. «Ладно, — пообещал, — бросим тебя в тюремную камеру. А поутру застрелим». Позвал двух молодчиков. Те меня — под руки, и бросили в тюремную камеру. Там люди вповалку лежат и спят тревожно — шевелятся, вскрикивают. Прилег я в уголке, тоже поспать собрался. Тут вдруг кто-то меня за ногу дергает.

Передохнул папа, а потом дальше продолжил.

Глава 23. Папина история (окончание)

Человек ко мне подползает.

— Ты, товарищ, чей? — шепчет.

— Я, геноссе, свой, — отвечаю. — А ты — чей?

— А я, — шепчет, — чужой.

— Что ж, — спрашиваю, — ты в тюремной камере делаешь?

И подальше от него отодвинулся. «Доносчик, — думаю. — Их еще “наседками” называют». Но потом вижу — вроде личность знакомая. Подумал я, припомнил, потом, как закричу. Аж часовой своим ружьем звякнул.

— Тащи, — кричу, — профессор, торт кремовый!

Тот ко мне пригляделся, даже лицо рукой пощупал, и — тоже как закричит (тут уж часовой в дверь прикладом стукнул):

— Нет, это ты, академик, неси торт кремовый!

Я старого друга повстречал. Мы с ним на Брудершафтском всенаучном конгрессе поспорили, кто раньше жизненного микроба выведет. На торт кремовый.

Рассказал он мне свою историю, но я повторять не буду — очень уж на мою похожа. Сделал он своим правителям бессмертного микроба. Они тогда профессору орден вручили, а потом посадили в тюремную камеру. И со всем миром войну затеяли. Им-то чего бояться? Они ведь бессмертные.

Закончил профессор рассказ, грустно так улыбнулся и говорит: «А нас с тобой, академик, теперь на одном суку повесят. И поделом». Да ночь впереди длинная, принялись мы с ним про научное разговаривать. Каждый стал своим микробом похваляться.