Но, разумеется, сам Рольсен и близко не был приземленцем. Да, он летал много и порой без разбора, но таков был его способ накапливать полетный опыт. Каждому — свое. Грусткин месяцами сидел на базе, дожидаясь своей экспедиции, каждый раз все более мудреной. Рольсен же за это время успевал вернуться из трех, а то и пяти более простых, принимая почти любое предложение — кроме, конечно, совершенно уж унизительных для пилота его ранга. Грусткин бил в какую-то одну, известную ему да двум-трем близким друзьям точку — он не просто исследовал самые запутанные космические феномены, но из них еще выбирал наиболее загадочные и, быть может, по рольсенскому разумению, не наиболее первоочередные задачи. В результате вокруг его имени стал сиять некий ореол, вроде электростатического пояса, и в Списке Пилотов — негласном, но всеми признаваемом табеле о рангах — он стоял первым. Между тем по служебной лестнице Грусткин продвинулся не слишком: они вместе начинали кадет-лейтенантами, но Рольсен через два года был уже пятым, а еще через три — вторым лейтенантом, а Грусткин, при всей своей мудрости, оставался третьим лейтенантом без особых надежд на скорое продвижение. Кажется, впрочем, его это мало трогало…
Поначалу Грусткин не упускал случая подковырнуть Рольсена, при каждой встрече издевательски просил у него разрешения взглянуть на персональный счетчик парсеков. Но потом отстал, ушел в свои сокровенные проблемы. Они не ссорились, конечно, потому что делали ведь по существу одно дело — работали вместе в ЭРЭ, а разрешенных экспериментов в Экспедиции пока еще хватало на всех. Забавно, что последним человеком на Земле, кого он видел, был именно Игорь, пришедший проводить их с Энн, а первым на Капкане — снова Грусткин, только, естественно, синеволосый.
И опять-таки — поразительно, как устроена человеческая психика! — самые простые и очевидные вещи вызывают наибольшее изумление. Сколько раз на Земле говорили они — кто с одобрением, кто с осуждением — о замкнутости космопилотской касты, о том, что в профессию эту идут люди по наследству, потому что с рождения привыкли слышать дома о звездолетах и млечных трассах, о субсветовом разгоне и парадоксе времени. Логично, казалось бы, сообразить, что и на «Чивере-1» улетели прапрадеды и такие же бабки сегодняшних курсантов-звездолетчиков. Если уж кого и суждено им было встретить, так именно кого-нибудь из таких вот знакомых персонажей — и все-таки долго не могли они привыкнуть к мысли, что в природе все всегда происходит именно так, как оно и должно происходить.
Портретное, фенотипическое сходство… Как, оказалось, этого мало! Но, конечно, если пять генераций подряд превращать человека в растение, и не того можно добиться. Чудовищная, противоестественная идея… впрочем, единственно, вероятно, возможная. И надо признать, мастерски реализованная.
Оторванные от Земли, без малейшей надежды вернуться, они пытались, конечно, прижиться на Капкане, построить дома, наладить быт, растить детей, как требует 26 параграф, который трудно забыть из-за одних хотя бы шуточек, что всегда, очевидно, были с ним связаны. Но проходит несколько лет, и новое несчастье осознается экипажем «Чивера» — у людей, проживших на этой планете всего несколько месяцев, уже не может быть радостей материнства или отцовства. Годы, между тем, идут. Наверное, им пришлось схоронить самых старых и больных, прежде чем были запущены нынешние климатизаторы — остроумным образом переделанная корабельная мониторинговая система, ставшая похожей на те, несколько, правда, более совершенные устройства, что на Земле применяются в клиниках, чтобы поддерживать жизнедеятельность больных.
Но самые светлые головы из чиверян все это время не переставали думать о том миге, когда процесс естественного старения сотрет с Капкана память о землянах. Конечно, это лишь одна из возможных реконструкций событий пятивековой давности, но, похоже, вполне закономерная. Оставался всего один лишь путь — самый невероятный, но единственный: чиверяне — кто именно, теперь уж не узнать — сумели повернуть вспять биологические процессы, происходящие в организме. За полтысячи лет до того, как на Земле научились делать это на животных, другие земляне, подгоняемые неумолимыми обстоятельствами, разработали способ изменять направление ферментативных реакций. Закон униполярности движения жизни, под который делалось столько подкопов в самые разные времена, рухнул, оказывается много раньше, чем считается на Земле.