Золотая легенда. Том II

Потому Августин радел о том, чтобы на соборах епископов поставляющие сообщали поставляемым все правила Отцов. Сам же он говорил о себе так: «Ни в чем я так не чувствую гнев Господень, как в том, что меня, недостойного править лодкой, Он поставил во главе Церкви». Облачения и сандалии Августина не сияли и не были богато украшены, но были скромного и подобающего вида. Сам он говорит об этом: «Признаюсь, мне стыдно за драгоценную одежду. Если мне дают ее, я ее продаю. Ведь одежда не может быть общей, богатство же может». Стол его был всегда прост и состоял из плодов. Однако среди овощей и бобов он всегда держал много мяса для гостей и больных. За самой трапезой Августин любил больше чтение или диспуты, нежели саму еду. А против порока болтливости во время еды он написал такие стихи:

Всяк, кто чужую жизнь изглодать словесами желает,
Да не воссядет со мной вместе за трапезой сей.

Однажды, когда дружные с Августином епископы за столом сделались чрезмерно болтливы, он столь жестко упрекнул их, что пригрозил уничтожить эти стихи или же покинуть трапезу. Однажды он пригласил своих друзей к завтраку. Один из них, наиболее любопытный, зашел на кухню и обнаружил все блюда холодными. Тогда, вернувшись к Августину, он спросил, чем же будет завтракать хозяин дома. Привычный к такой пище, Августин ответил: «Как и вы, я о том не знаю».

Августин говорил, что научился у святого Амвросия трем вещам. Первая — не искать ни для кого жену. Вторая — не побуждать никого к воинской службе. Третья — не ходить на пиры, будучи приглашенным. Причина первого — супруги могут не подойти друг другу и потому начать вас злословить. Причина второго — чтобы воины не клеветали и перекладывали на его голову чужую вину. Причина третьего — стремление не погубить воздержанность.

Августин обладал таким благочестием и смирением, что даже наименьшие грехи, которые мы почитаем за ничто, он в своей Исповеди признает перед Богом, смиренно обвиняя себя в них[216]. Так, он обвиняет себя в том, что, будучи ребенком, вместо того, чтобы идти на занятия, играл в мяч, а также в том, что не хотел учиться или читать без понукания родителей или учителя. Также Августин признается, что, будучи ребенком, охотно читал басни поэтов, такие как рассказ об Энее, и оплакивал Дидону, умершую из-за любви[217]. Также и в том, что часто тащил что-нибудь со стола или из кладовой родителей. Также и в том, что в возрасте шестнадцать лет украл плоды с дерева, ближайшего к его винограднику.

В той же книги Исповеди Августин обвиняет себя в том, пусть и небольшом, наслаждении, которое доставляла ему еда. Он говорит об этом: «Ты научил меня принимать пищу, как лекарство. Но когда я перехожу от тягостного голода к благодушной сытости, тут мне как раз и поставлен силок чревоугодия. Этот переход и есть наслаждение, а другого, чтобы перейти туда, куда переходить заставляет необходимость, нет. Поддержание здоровья — вот причина, почему мы едим и пьем, но к ней присоединяется удовольствие — спутник опасный, который часто пытается зайти вперед, чтобы ради него делалось то, что, судя по моим словам и желанию, я делаю здоровья ради. От пьянства я далек; будь милостив, да не приближусь к нему. Чревоугодие иногда подползает к рабу Твоему; будь милостив, да удалится оно от меня. И кто, Господи, подчас не выходит за пределы необходимого? Кто бы он ни был, он велик. Да прославит имя Твое! Я не таков, ибо я — человек грешный»[218].

Августин также обвиняет свое обоняние, говоря: «Соблазны запахов меня не беспокоят. Когда их нет, не ищу их, когда же есть — не отвергаю. Но готов и навсегда отказаться от них. Так мне кажется, впрочем, возможно я ошибаюсь. Ибо никто не должен быть спокоен за себя в этой жизни, которая именуется сплошным искушением. Если кто смог из дурного сделаться хорошим, да не сделается обратно из хорошего дурным»[219].

Так Августин говорит и о слухе: «Услаждение слуха крепче объяло и поработило меня, но Ты разрешил меня от уз и освободил. Когда случается, что само пение услаждает меня больше, чем то, о чем поется, я каюсь в прегрешении. Тогда я заслужил кары и желал бы не слушать поющих»[220].

Обвиняет он и свое зрение в том, что однажды с удовольствием смотрел на бегущую собаку; в том, что, проходя полем, охотно наблюдал за охотой; в том, что дома внимательно наблюдал, как пауки ловят мух в свои сети. Исповедается же Августин во всем этом потому, что, как он сам говорит, такое созерцание подчас отвращает от благих помыслов и прерывает молитву.