Золотая лоция

Ледяная вода зашипела и запенилась у колен, стопы соскальзывали с плоских камней дна, а струи реки, хоть и прозрачные, не давали возможности понять, как, собственно, эти камни глубоко лежат и насколько широким нужно сделать следующий шаг, чтоб не оступиться с них в придонную илистую жижу, укрытую длинными зелёными водорослями. На середине потока, там, где было по пояс, варяга раскачало течение, нога не попала на очередной камень, ушла в водоросли, и он с шумом опрокинулся на спину. Его поволокло, развернуло, понесло. Наблюдая краем глаза за отчаянной, молчаливой борьбой Эйнара со стремниной, Рагдай ободряюще кивнул и без того спокойному, будто окаменевшему Ацуру. Затем выудил из поясной торбочки янтарные чётки и принялся их перебирать, гнусавя под нос бессмысленные фразы на испорченной латыни; он уже чуял запах горячего лошадиного пота, слышал приглушённый, чуждый говор, ощущал удары о землю множества копыт. Идущие по тропе появились чуть раньше, чем этого ждал Рагдай. В это же мгновение, в трёх десятках шагов ниже по течению, на другом уже берегу, Эйнар ухватил обеими руками гриву прибрежного дерна и затаился. Пегая, мокрая кожа его рубахи почти слилась с лишайником и пятнами жёлтой травы средь окружающих камней. Рагдай поднял голову.

Ветви багульника у развилки тропы качнулись, под ними остановились три всадника. До того места было полтора десятка шагов, туда падала тень от утёса, и в этом сумраке, по соседству с ослепительными бликами солнца на воде, фигуры всадников казались неестественно тёмными, почти чёрными. Крупные, тяжёлые, персидских или мизийских кровей кони укрыты были пыльными попонами. В хвостах, гривах их пестрели искусно вплетённые ленты, узда явно сирийской или египетской работы сверкала узорными металлическими бляхами. К высоким сёдлам были приторочены пухлые торбы и скатки, скрутки бечевы, широкие стремена обложены тусклой, чеканной медью. Сами всадники оказались кряжистыми и громадными, как и их кони. На всех панцири — войлочные безрукавки, обшитые чешуёй пластин, под панцирями виднелись грубые проволочные кольчуги, голени закрыты толстыми кожаными поножами и туго стянуты шитой тесьмой. За мощными спинами торчали круглые, слоёные щиты, в полтора роста копья с навершиями жалами и мощные луки — змеи. У поясов из коробов хищно выглядывали разномастные наконечники стрел. За поясами у всех висели кистени, ножи, плети, топоры чеканы с шипами и узкими лезвиями. И, наконец, на поясах болтались изогнутые, необычайно длинные, узкие мечи.

Головы всадников — круглые, уродливо громадные — росли прямо из плеч. Лица плоские, тёмные, потные, без бород, усов, корявые, заплывшие, словно от пчелиных укусов щёки, носы расплющены, глаз не видать совсем. На всех кованые шлемы с медными накладками, маковками — шишками на темени, с колужной бармицей, скрывающей затылки, уши, скулы, подбородок и падающей на плечи, грудь и спину. Движения всадников были нарочито медлительны и ленивы, а говор чуждый, лающий.

— Йохтан гурхыз озд ураг! — тявкнул передний всадник с трёххвостой плетью в руке. Он был ближе остальных к Рагдаю и Ацуру и самый молодой с виду. Другой, на иссиня вороном коне, непрестанно перебирающем ногами и кусающем удила, привстал в стременах, повернул плоское лицо за Одру, к орешнику, над которым курился дымок, потянул носом:

— Иссык ышбара ынан, — затем уселся обратно и, когда все трое уставились на Рагдая с Ацуром, добавил: — Кара кушу чурин уртулма бирди. — Потом он, едва повернувшись в седле, крикнул в заросли, где всё ещё продолжался шум движения: — Амрак! Тюзель Амрак! Эй, Озмыш, Кулун, Култуг, Халлыг!

— Авары, — шепнул Ацур, поворачиваясь к Рагдаю под предлогом чесотки в спине.

Кудесник неопределённо хмыкнул и осторожно покосился туда, где всё ещё неподвижно лежал в камнях Эйнар.

Авары были спокойны, кони их были свежи, на воду глядели равнодушно. Обменявшись несколькими фразами, всадники продвинулись вперёд на десяток шагов, а самый молодой из них, поигрывая трёххвостой плетью, подъехал вплотную к двум странным фигурам у тропы и, встав прямо над головой Рагдая, спросил сквозь зубы на ломаном моравском:

— Ты кто?

Рагдай хотел встать, но всадник властным жестом велел ему сидеть, при этом его правое стремя было на расстоянии руки от лица кудесника, а от взмахов лошадиного хвоста ощущался ветер.

— Я путник. Из Вука. Фриз. Зовут Глорих. Со мной раб. Сжалься, господин. — Глаза кудесника сделались блёклыми, влажными, подбородок старчески затрясся, он сгорбился ещё больше, под подозрительным взглядом авара зашарил под плащом, вынул крохотную горсть рубленого серебра, протянул над собой в пыльной ладони, а другой рукой неуверенно уцепился за стремя, тёплое и сухое. — На, возьми, господин. Всё, что есть.