Золото

Я натягиваю толстые шерстяные чулки и юбку, свитер на пуговицах и пальто. Вся одежда цвета грязи. Приевшейся грязи. Может, пока мы направляемся к Хайбеллу, я буду считать одежду своей броней. В любом случае, она послужит напоминанием.

Нахожу наемника на первом этаже. На нем новая одежда немного не по размеру. В доме как будто пусто. Просевшие кресла, занавески все еще задернуты, на столе тарелка с недоеденной едой, от вида которой сводит желудок, на полу валяется фонарь.

– Нельзя оставаться тут на ночь, – говорю я.

Не могу спать в месте, где все погибли из-за меня. Из-за того, что я натравила на них врагов.

– И нам нужно… – Я с трудом сглатываю ком в горле, пытаясь подавить желчь. – Сжечь деревню. Здесь очень много тел, а земля слишком твердая и промерзшая, чтобы копать могилы.

Он кивает, и мы выходим на улицу смерти, обходя замерзшие пятна крови. Фейри даже скот не пощадили, забив его прямо в стойлах.

Они пришли сюда убивать.

Я стараюсь не смотреть на самые страшные сцены побоища, пока мы последовательно собираем солому и обкладываем ею тела тонким погребальным костром. Потом расстилаем солому на улице вплоть до деревянных дверей скромных домов. Я стою у ворот, а наемник поджигает деревушку, с помощью пепла и дыма возвращая людей богам. Он уничтожает оставшийся запах меди и отгоняет птиц, норовивших клюнуть тела.

А потом все исчезает. Остается лишь пепел и сожаление. Никто и не вспомнит об этих людях, кроме нас.

А я буду помнить всегда.

С наступлением ночи мы выходим из поселения и укрываемся в снежной яме как можно дальше, чтобы не дышать гарью.

Как я и думала, уснуть не получается. Сегодня я позволила себе пережить слишком многое, а лица ореанцев возникают перед глазами всякий раз, когда я их закрываю.

Утром наемник смотрит на меня внимательно и протягивает свою фляжку. Взяв ее, я приподнимаю бровь.

– Сегодня тебе это нужно. Уж поверь.

Не поспоришь.

Запрокинув голову, я чувствую, как алкоголь обжигает глотку. Облизываю губы и возвращаю флягу.

– К ночи мы должны добраться до Хайбелла, – говорит он и, порывшись в сумке с провиантом, протягивает мне немного еды. Соленая свинина. Холодный сыр. Черствый хлеб.

Еда из той деревни.

Я медленно забираю ее и начинаю жевать, но желудок сводит, хотя это никак не связано с алкоголем. На протяжении нескольких дней я хотела избавиться от вяленого мяса, но эта еда кажется чужой. Словно мы ее забрали, хотя должны были оставить.

Будто прочитав мои мысли, наемник говорит:

– Мертвым в этом мире она больше не нужна.

– Но миру очень нужны мертвые.

Мертвые подстегивают нас жить. Мстить. Чтить. Скорбеть. Мы живем благодаря мертвым.

Я проглатываю липкий комок в горле.

– Я ни разу не спрашивала, но почему мой дражайший супруг хочет меня убить?

Он молчит, а потом отламывает еще кусок.

– А мой ответ тебе что-то даст?

Я задумываюсь.

– Нет.

– Тогда, возможно, вопрос не так важен.

Возможно. Возможно, отчасти я всегда ждала чего-то подобного от Тиндалла. В конце концов, свою роль я исполнила. Мертвой я принесу ему больше ценности.

– А ты? – спрашиваю я. – Он дал тебе задание. И не потерпит, если ты его не завершишь. Или ты все же заколешь меня, как часто любишь угрожать?

Он жует, и я не могу отвести взгляда от его мускул на подбородке.

– Нам нужно разобраться с другими проблемами.

Я тяжко вздыхаю.

– Да, нужно.

Закончив, мы покидаем наше убежище, оставив выжженную деревню, и продолжаем путь. Но сегодня наемник устает намного быстрее обычного. Солнце почти заходит за горизонт, когда мы останавливаемся. Я с трудом подхватываюсь, чтобы не упасть в снег, потому что наемник резко замирает, споткнувшись и сдернув тени.

Он опирается на валун у подножия горы, на которой мы остановились. Эта заснеженная гора хорошо мне знакома – на другой ее стороне располагается замок Хайбелл.

Я уже почти дома.

Наемник тяжело дышит и хватается дрожащей рукой за мерзлый камень.

– Наемник? – с опаской спрашиваю я и делаю к нему шаг.

– Я в порядке, – гаркает он.

От его тона я едва не выхожу из себя. В прошлом я бы ушла или сказала в ответ что-то грубое, но за последние дни научилась примериваться к его словам и понимать, почему у него меняется настроение.

Я подхожу ближе, слышу, как тяжело он дышит, вижу, как дрожит его спина. Лица мне не видно – да я почти никогда его не вижу. Я медленно, очень медленно протягиваю руку, словно собираюсь погладить дикого пса, и начинаю стягивать капюшон.

И этот дикий пес чудом не становится на дыбы и не кусает.

Он позволяет мне снять капюшон.

Его кожа покрыта потом. Черные брови насуплены от напряжения, между ними залегла складка, а губы плотно сжаты. Я вижу в каждой черточке его лица усталость, вижу, как она устилает его плечи и повисшие в бессилии руки.

Он устремляет на меня темные глаза с этими искорками света, удерживая мой взгляд в плену.

– Нагляделась? – зло бросает он мне, словно больше не может выдерживать мой взор, и меня задевают его слова. Я думала, мы уже миновали это, но укоренившаяся в нем уязвимость никуда не делась. – Вот почему я ношу капюшон, вот почему люди зовут меня Худом[3]. Им не хватает оригинальности.