Золото для индустриализации. Торгсин

Положение покупателей осложнялось и тем, что срок торгсиновских денег был ограничен[976]; кроме того, использовать их нужно было в пределах города, где они были выданы. До введения именных книжек на обезличенные боны Торгсина ставили штамп с названием города. Для перевода книжки в другой город требовалось пройти бюрократическую процедуру переоформления. Разовые талоны и однодневные книжки на мелкие суммы должны были быть использованы в день сдачи ценностей, поэтому человек должен был прежде удостовериться, что в магазине есть нужный ему товар. Иначе пиши пропали фамильные ценности! В условиях постоянного недостатка, а то и длительного отсутствия продуктов и товаров главного спроса эти ограничения по времени и месту покупки приводили к тому, что люди вынуждены были брать то, что дают. «Круп мне не дали, сахару – тоже, – писал разочарованный покупатель. – Зато пришлось взять материи на рубаху, но шить ее нечем, так как ниток в продаже нет. Хорошо, что хоть муки дали пять кило»[977]. Некто А. И. Мамон из Самарканда жаловался в Правление Торгсина, что директор местного торгсина предлагал ему в счет перевода из-за границы вместо муки, сахара и масла купить мед, шоколад и мармелад. Не то чтобы Мамон не любил шоколад, но дело было зимой 1933 года – время голода, когда жизнь зависела от куска хлеба. Мука, сахар и крупа в Самаркандском торгсине отсутствовали, и директор не знал, когда они поступят[978]. В дело шел принудительный ассортимент: чтобы получить муку и крупу, нужно было в нагрузку купить залежавшийся товар[979]. Комбинации получались неожиданные: к чаю прилагались синька, вазелин, гребенки, мыльный порошок. Письма-жалобы шли в газеты и родственникам за границу. Жалобы советских немцев, например, дошли до германского консула, который обратился в Торгсин с протестом против принудительного ассортимента, составлявшего значительную часть денежных переводов для голодавших[980]. Из-за идиотизма централизованного снабжения залежавшийся на полках одних торгсинов товар в других местностях мог быть в дефиците.

Переводы и посылки в Торгсине задерживали и теряли, товары не докладывали, плохо паковали, продукты приходили испорченными. В документах сообщалось, что покупатели порой предпочитали не ждать посылку, а приехать за ней[981]. Некоторые истории похожи на анекдоты. Одного клиента, которому были переведены деньги через Торгсин, вызвали из Новороссийска в Ростов-на-Дону для получения посылки. Вызванный гражданин здорово издержался на дорогу, а когда приехал, вместо посылки получил советские рубли, которые не покрыли проездных расходов. Или: получатель перевода через два месяца со дня перевода умер, не дождавшись получения денег, которые были предназначены для поддержки его здоровья[982]. Из Госбанка СССР, через который на Торгсин шли переводы из-за границы, гневно писали: «Торгсин, не розыскав адресата по переводам, не только не возвращает денег обратно, но даже не сообщает Госбанку о том, что адресат не розыскан. Количество рекламаций растет». Иностранцы, отправившие переводы в СССР, подавали в суд – тот назначал Торгсину штрафы; в Госбанке же вынужденно завели специального сотрудника для приема устных и письменных жалоб на Торгсин[983]. Наркомат иностранных дел собрал выдержки из сообщений советских консулов в разных странах мира, которые под напором разгневанных иностранцев вынуждены были жаловаться в Москву. Консулы сообщали, что даже телеграфные переводы шли несколько недель, а ожидание почтовых доходило порой до девяти месяцев[984]. «С каждым переводом что-нибудь да случится», – заключал НКИД.

Во время голода мало кто волновался о культуре торговли: голодный все стерпит за мешок муки. Но с улучшением продовольственной ситуации Торгсину пришлось конкурировать с образцовыми невалютными универмагами. Тут-то и зазвучали призывы наладить культурную социалистическую торговлю, заняться рекламой, изучать потребительский спрос, следить за модой, проводить декадники чистоты и т. д. и т. п. Как высказался один из руководителей: «нам нужны не распределительные пункты, а культурные, по-советски торгующие предприятия»[985]. Вежливость и уважение к потребителю, однако, давались тяжело. Хамство начиналось у самого входа. «Наши сторожа, которые стоят около дверей, – говорилось на собрании работников Узбекской конторы Торгсина, – привыкли толкать публику, прямо как немые… хватают за пояс и тащат»[986]. Отгоняя пинками тех, кто не «при валюте», они заискивали перед завсегдатаями, стреляли у них торгсиновские папиросы.