Золото для индустриализации. Торгсин

Архивная революция в России конца 1980-х – начала 1990-х годов открыла для историков доступ к залежам документов и привела к расцвету исследований по проблемам сталинизма[1374]. Именно в это время российские историки, значительную часть которых представляло молодое поколение, к которому принадлежала и я, выступили против тотально-позитивного («с отдельными и временными трудностями») образа истории 1930-х годов, господствовавшего в официальной советской историографии[1375]. Новые российские работы о сталинизме имели главным образом обличительный характер и концентрировались на темах, бывших под запретом в советской историографии, основными из которых стали массовый голод и репрессии. Концептуальное понимание сталинизма российскими историками не только как политического и идеологического, но и социального явления было созвучно изысканиям западных «ревизионистов». Однако в силу длительного засилья в советской историографии положительного образа сталинского правления и глубокой национальной травмы, нанесенной сталинскими репрессиями поколениям советских людей, российским исследователям периода архивной революции было труднее, чем западным, признать существование в сталинизме, наряду с репрессиями, прагматизма и положительных социальных программ. Тезис о социальной поддержке и рациональной заинтересованности определенной части общества в реформах сталинского руководства, который был одним из центральных в ревизионистской историографии на Западе, не нашел значительного развития в российских исследованиях сталинизма периода архивной революции[1376].

Между тем на Западе в середине 1990-х годов появились новаторские книги Юрия Слёзкина и Стивена Коткина[1377]. Они вдохновили обширную плеяду последователей и ознаменовали рождение «постревизионизма» в изучении российской истории[1378]. «Постревизионизм» стал результатом творческого осмысления и дальнейшего развития идей предшествовавших ему научных школ[1379]. Так, «постревизионисты» продолжили поиск причин рациональной социальной поддержки сталинизма, начатый западными «ревизионистами». Но при этом они вернулись и к тезису «тоталитарной школы» о главенствующей роли идеологии и государства, хотя в их понимании эта роль не сводилась к репрессиям. По их мнению, в сталинском государстве была и мощь созидания.

«Постревизионисты» существенно расширили тематические границы исследований российской истории, уделив наряду с идеологией, политическими и социальными процессами особое внимание культурологическим и лингвистическим проблемам, семиотике (изучению знаков и символов), микроистории, истории повседневности, изучению личного мировосприятия и самосознания, социального и национального самоопределения (идентичности), литературному анализу исторических текстов и др.[1380] Влияние постмодернизма на исторические исследования нашего времени выразилось главным образом в том, что историков стало больше интересовать то, как люди воспринимали себя и реальность, чем изучение реальности как таковой[1381].

«Постревизионисты» обогатили исторические исследования, творчески заимствовав методы из других наук о человеке и обществе: культурологических исследований, антропологии, лингвистики, эпистемологии, литературоведения и др.[1382] Отмечая значение «постревизионизма» в изучении российской истории, следует, однако, сказать, что в результате его довольно длительного доминирования в западной историографии обозначился явный крен в сторону изучения мира воображения и восприятий. Под влиянием постмодернизма история все более уподоблялась искусству, а не науке, а историк больше напоминал художника-импрессиониста, чем ученого. Он все чаще оперировал категориями настроения, восприятия, ощущения, интуиции, инстинкта. Экономическая и социально-экономическая история практически перестала привлекать молодых историков. Эту ограниченность историография начала преодолевать лишь в последние десятилетия.

Исследования «постревизионистов» не только показали новые грани сталинизма, но и предложили его иное концептуальное толкование. При всем разнообразии тематики и методов исследований, общим и центральным тезисом «постревизионизма» стало признание того, что «советский эксперимент» представлял органичную часть глобального процесса развития современного (для ХХ века) государства и общества, что в сталинизме, наряду с репрессиями, были прагматизм, рациональность, социализм[1383] и движение к прогрессу, которое прежде всего выразилось в стремлении построить индустриальное технологически развитое общество[1384]. Так, по мнению Стивена Коткина, смысл сталинизма (а также его сила) состоял не в том, что была создана гигантская государственная машина посредством разрушения общества, как утверждали исследователи «тоталитарной школы», но в том, что были созданы гигантская государственная машина и новое общество.