Золото и сталь

– Я к вам по делу, Ливен. – Князь уселся в кресло, сцепил на колене пальцы. – Я еще не в маразме, я помню, что игры сегодня нет. Мне что – придётся ждать, когда вы это дочитаете? Тогда я испорчу вам удовольствие – расскажу, чем там у них всё кончилось. Я этот роман уже читал, в тридцать четвертом, когда он только вышел. Мы с падре Феофаном ещё, помнится, потом обсуждали – могло ли оно так быть или писака всё наврал.

– Умоляю, более ни слова! – комично перепугался Ливен и захлопнул книгу, предварительно заложив её цепочкой. – Не губите! Я сам желаю все узнать. Помнится, в Ревеле, в одной библиотеке, я видел гравюру – этот самый де Молэ, молодой, красивый, весь в чёрном, и на костре с пятью или шестью другими такими же. Всю жизнь жалел его – умница, красавец, умер молодым. А тут пишут – спасся, бежал в Нюрнберг, возглавил Тевтонский орден…

– Это вы пока до середины дочитали, – припомнил князь, – там у него еще любовь будет.

– С кем? – искренне удивился Ливен. – Магистр – монах!

– Вы же просили не рассказывать.

Ливен поглядел на обложку книги и произнес с ехидством:

– Кажется, я уже сам догадался. А с каким вы делом ко мне, ваша мрачная светлость?

Князь прислушался, как сопит и брякает ружьём в прихожей Сумасвод. И сказал по-французски:

– Помните, Ливен, то предложение, что вы делали мне на охоте? Лёгкий моцион в направлении имения Вартенберг?

– Решились? – просиял Ливен. – Я знал…

– Это не для меня, – покачал головой князь, – у меня в гостях один господин, и ему надо. Он послезавтра уедет, в Москву, и потом в Европу, у него цесарский абшид, но желательно было бы организовать для него и что-то вроде коридора, по нашим бюрократическим зарослям. Я заплачу сколько вы скажете. За прохождение московских воевод…

– А я знал, – с удовольствием повторил Ливен, – то-то вы так мало горевали, когда услыхали о его смерти. Я же полицмейстер, ваша тёмная светлость. А начинал и вовсе дознавателем. Все эти игры для меня как на ладони. Не стану спрашивать, как вы это для него устроили – такую книгу я тоже желаю прочесть постепенно. И, конечно же, я всё сделаю, и, конечно же, обдеру вас за это безбожно. Итак, Вартенберг?

– Вартенберг. Я просто не знаю, куда ещё мне его пристроить. А в Вартенберге – там мой Плаццен. Я же попросту украл человека из ссылки, как невесту из-под венца, но совершенно не знаю, что делать с такой невестою дальше.

Ливен лукаво улыбнулся:

– Как же мне хочется вам ответить! Но я перетерплю.

Князь поглядел на него исподлобья, смущённо и сердито:

– Смеётесь?

– Так я и не умею, как русские говорят, «на серьёзных щах», – весело оправдался Ливен, – такой уж вам достался несерьёзный друг. Но друг ведь – это же главное. Поверьте, я не испорчу ваш приключенческий роман, я же ваш самый преданный читатель. Вы же сами, ваша светлость – книга, и столь интересная, что я сижу здесь уж сколько лет, всё не могу оторваться. И, знаете, я понял, что главное во всех этих повествованиях, – Ливен кивнул на лежащий на подлокотнике роман, – все эти войны, и падение орденов, и костры инквизиции, и столкновения армий… Всё это в романах происходит только лишь для одного – чтобы двое встретились.

– Ну, не такие же двое, – проворчал князь, отчего-то краснея.

– В любом случае для меня будет честью вписать себя в книгу ваших занимательных похождений, – скромно провозгласил Ливен, – тем более что каждая строка, написанная обо мне, станет щедро оплачена. Я помогу вам. И – ему, моему неслучившемуся родственнику. И, как знать, быть может, в последней главе мы встретимся, все трое… нет, там же ещё и Плаццен… все четверо. Встретимся, четыре столетних деда, где-нибудь – да хоть в Вартенберге, – и вспомним, какие забавные бывали приключения.

– Да вы мечтатель, Ливен.

– Мне просто нравится ваша книга. Куда интереснее, чем эта, про де Молэ.

– Ага, – мрачно продолжил князь, – так и вижу название сего авантюрного романа. «Полицмейстер Ливен и греческие боги».

1735. Потерянный ангел

Доктор Лесток был единственным человеком в столице, кто обыгрывал Бюрена в карты. Он читал заточенный стос не хуже обер-камергера, и Бюрен любил садиться с ним за катран – и против него играя, и с ним на одну руку. И этот доктор был единственный, из всех, вертевшихся около двора, кто хоть сколько-нибудь разбирался в медицине. Лесток был абортмахер и зубодёр, перешедший в наследство цесаревне Лисавет от её покойного папаши (доктор когда-то пользовал весь обширный гарем государевых метресс). Но он всё равно был лучший – в сравнении с прочими, получившими места при дворе благодаря кумовству и интригам.

Когда хозяйка сделалась больна, Бюрен с трудом, но уговорил её дозволить Лестоку взглянуть – что там такое. Анна не доверяла «Лизкиному» доктору, но остальные были ещё хуже и несли последнюю гиль, даже малообразованный Бюрен это понимал. Чего стоила искромётная рекомендация лейб-медика Фишера – «принимайте сушеных толчёных червей». А Лесток был злюка, и скептик, и саркастичная сова, и потом, Бюрену в простоте казалось, что раз человек так хорошо играет, значит, и врач он хороший.