Золото и сталь

Они часто оказывались, спина к спине, в соседних рядах танцующих, в первых парах. Он с Бинной, этикет и муттер не дозволяли ему иной партнёрши. И Лизхен – в паре с кем придётся. Он всегда знал, когда за его спиной – она, его белое, бледное пламя. Иногда ведь можно обжечься, и не касаясь. Можно убить и не глядя, почти не целясь, ведь пара взглядов вскользь, на балах, пара слов в ягд-гартене (над телом оленя ли? доезжачего?) – не считается, правда?

Лизхен стреляла и не всегда попадала в оленя, но всегда – убивала наповал. То был у неё поначалу азарт охотника, желание поразить сложную цель, прихоть – отнять у царственной тётки дорогую игрушку, красивого галантного наёмника. Игра, заманившая их двоих, охотницу и её цель, в тайную помолвку, в мечты о паритетном браке, где оба супруга – станут одинаково свободны.

А Бинна, смеясь, подталкивала его и к этой, следующей двери. У лютеран брак не считается таинством, и развод не столь уж сложен. Она просчитала прежде их двоих – все предстоящие им ходы. Брак регента с цесаревной, супруги-соправители, царская кровь и заветная легитимность. Красивая комбинация… И муж станет заново пристроен, после смерти прежней хозяйки.

Только их, незадавшихся жениха и невесту, быстро растащили в стороны, каждого – своя свора. Как русские говорят – не-судьба. Ан-фортуна. И на него, и на Лизхен были и у судьбы, и у тех, кто звал себя их друзьями, – собственные планы.

Бинна, наивная либреттистка, даже жаль, что опера твоя провалилась…

Почти уж осенние, влажные, дымкой подёрнутые поля и клубком катящаяся лиса… Князь подумал, что и его вот так же гонит по траурно-желтому полю фортуна, вернее, ан-фортуна, не-везение…

У него опять зашумело в ушах от стремительной скачки, и он отстал от охотников, чтобы немного перевести дух. Ливен тоже придержал коня, ехал рядом, почти касаясь князя стременем.

– Какое у вас ружьё! – восхитился Ливен. – Хитро устроено – линзы, укрепленные в прицеле.

– Я близорук, – мрачно сознался князь, – и, выходит, в некотором роде шулер – от охоты.

– Готов поспорить, вы никогда и не глядели в эти линзы, – рассмеялся Ливен и склонился в седле, едва ли не прильнув плечом к собеседнику, – у меня есть новость для вас, о вашей беглянке.

Ливен быстро оглянулся назад – на Сумасвода, трусившего вдалеке по кочкам на слабосильной медлительной лошадке.

– Вот ведь что значит – кровь, – проговорил он с оттенком зависти, – мне нашептали мои столичные агенты, что фройляйн, о нет, уже фрау Гедвига Елизавета… она получила в игре первый приз. Самый первый… Молодой наследник, принц Пётр Фёдорович – у ног её… Я узнаю божественный почерк – вашей славной фамилии…

– Всегда знал, что у Петички дурной вкус, – поморщился князь, – и это всё глупость, пустышка, безделка. Дочь давно вычеркнула нас – и сами мы не столь наивны, чтобы ждать от неё помощи. Рьен, как говорил один мертвый граф, рьен, Ливен – то есть ни-че-го.

– Хотите, я устрою для вас побег, – горячо и внезапно выпалил Ливен, совсем в князево ухо, – мои люди довезут вас до самого вашего Вартенберга. Я сумею, поверьте!

– Вартенберг секвестирован, – холодно и тихо ответил князь, – германским королём.

– Мне ли не знать, что в этих землях остался ваш управляющий, – беззвучно рассмеялся в усы Ливен, – не ломайтесь же, ваша светлость. Я вытащу вас, а через годик и сам к вам приеду, и мы вдвоём зададим Европе жару… А, бывшее высочество?

– И бросить детей заложниками, в такой-то доброй, милосердной стране? Простите, Ливен, но – нет, и спасибо за вашу заботу. – Рука в перчатке потрепала Ливена по плечу, одновременно его отстраняя. – Спасибо, мой друг…

Ливен тряхнул волосами, стёр с лица невесомую свою улыбку и полетел – вдогонку за охотниками. Князь дождался, когда доползёт до него Сумасвод, и скомандовал:

– Золдат, в сторожку! Я опять, кажется, болен.

Сумасвод курил на крыльце свою трубку, и вонючий дым забирался в окно, даже второго этажа. Егерь не пожадничал – постелил на кровати дарёные перины. И князь в них не то чтобы утопал теперь, но уже меньше чувствовал спиною жёсткий каркас егерского ложа. У окна, в деревянном ведре, красовался добытый из лесу папоротник – совсем как маленькая пальма.

Собаки брехали вдали, далеко, как будто с того света. Князь узнавал их по голосам – Цитринка, Флорка, Флорка-вторая… Он лежал на постели, закинув руки за голову, и глядел в потолок, вспоминая – другой, давным-давно бывший потолок, с наклеенными на нем зеркальными осколками, и – словно розданная колода – разделённое, расколотое в этих зеркальцах очень красивое, растерянное лицо – его-тогдашнего, отчего-то увиденное им – как чужое.

1727. Осколки

Нескоро же сыграла у Бюрена эта карта – тот его московский визит, к вот-вот-императрице Екатерине. Тот визит, что так дорого был им потом оплачен…