Золото и сталь

– А мне вы не дали возможности вот так похвастаться. – Князь поднял голову и с горькой насмешкой поглядел на жену снизу вверх. – А я так желал бы хранить вам верность. – И прибавил тут же, обрывая неловкую паузу: – А паршивка-то наша – вся в отца. И даже лучше отца, умнее. Вошла в случай – и перешагнула через нас всех, как ни в чём не бывало.

– А что она такое пишет, про господина Эш? Какие-то домыслы, о вашей якобы незаконнорождённости?

– Отчего же домыслы, правда. От вас-то я скрыл, иначе вы тогда ни за что за меня бы не вышли. Но в Митаве многие знали… Я признанный бастард, от прислуги, хоть в метриках и записано всё как следует. Моя, по документам, мать – пару месяцев носила под платьем подушку, но слухи всё равно поползли. Митава – маленький город… Оттого-то я и служил у нашей с вами герцогини, а не в польской армии, как два моих брата. И, если вы наблюдательны, принцесса, я не очень-то похож, даже внешне, на братьев моих и сестер.

– Вы намного красивее. А кто была ваша мать?

– Я почти её не помню, она умерла, когда мне было четыре. Брат говорил, что она была курляндская крестьянка, но брат мой, как вы помните, злой завистливый дурак. Был. Он ведь помер недавно, прости господи… Не знаю, принцесса, – кто же она была, моя мать, я запомнил только песенку, которую она когда-то пела, это французская колыбельная:

У нас боярышник в цвету,
И жаворонок в высоту
Ныряет, как волан…

В гостиной было раскрыто окно, и ветер вздувал гобелен на стене, невольно оживляя вышитых на нем обитателей Севера. В креслах сидели Ливен и оба прекрасных принца – пили за упокой души невинноубиенного французского повара. Младший принц Карл был уже в сапогах и играл тонким стеком – поминки отвлекли его с полпути на конную прогулку.

Князь встал в дверях, слушая их разговор.

– У Марьи Саввишны Дурыкиной амазонка цвета вина бордо, и я к ней в рифму выписал из Парижа винного цвета кружева, – говорил томный Карл, и стек танцевал в его руке как змея. – Я желаю носить её цвета, так рыцари былых времен носили цвета обожаемой ими дамы.

– А кнутик у вас, ваша светлость, – тот самый? – вдруг невпопад спросил Ливен.

– Какой – тот самый? – растерялся Карл.

– Он этого не помнит, Ливен. – Князь вошёл и присел на диван, но не на сам диван, почему-то на подлокотник. – Не дразните мальчишку, он даже не знает, о чем ведется речь.

– Я знаю! – просиял в своём кресле Петер. – Я даже это помню, Ливен. В Летнем, и в Петергофе, наш Шарло выбегал с кнутом в парадную залу и с необычайным удовольствием стегал придворных по ногам. А кое-кого – и по заду. Шарло было тогда лет семь.

– Оттого я ничего и не помню, семь – это возраст младенчества. – Карл широко раскрыл волшебные, птичьи, подведённые глаза. – А многих я так побил, а, Петер? Я, клянусь, правда не помню.

– Почти всех, кто там был, Шарло, – рассмеялся Петер, – разве что Лёвенвольд от тебя увернулся, но по нему сложно было попасть, он был как хорёк… Остальным же – всем досталось. И никто не смел гневаться – ведь Шарло был у нашей муттер возлюбленное дитя. Потом какой-то князь, то ли Шаховской, то ли Баратынский, отобрал этот кнутик и переломил. Помнится, его за это даже стыдили. И вы, папи, так на него орали…

– Я тогда на всех орал, меня снедала меланхолия, – признался князь. – Выходит, Ливен, кнут у него всё-таки не тот, тот пропал.

– А для чего это было? – спросил простодушный Ливен. – Почему ваша светлость пожелала их бить?

– Я же сказал, я не помню, – надулся Карл. А князь, понимая, что светлость в вопросе – всё-таки он, ответил:

– Я очень их всех боялся, Ливен, и я хотел, чтобы сын мой научился их – не бояться. Я сам всегда входил в парадную залу – дрессировщик так входит в клетку к хищникам и каждый раз не знает, сожрут его в этот раз или он выйдет вон целым. Надеюсь, вас не фраппировала моя откровенность?

– Я сам всегда их побаивался, может, оттого и уехал, – невозмутимо сознался Ливен. – Здесь как-то дым пожиже.

Принцы переглянулись и, наверное, ощутили себя лишними в такой беседе.

– Я оставлю вас, господа, – Карл поднялся с кресла и поклонился, прижав стек к груди, – извините меня.

– И я вынужден удалиться, – вскочил тут же и Петер. Ему жаль было уходить от водки, но терпеть бесконечную болтовню двух полубезумных стариканов – увольте, невыносимый аттракцион…

– Вот мы и остались одни, Ливен, – промолвил князь, когда принцы ушли. – Для чего вам вдруг вспомнился этот несчастный кнут? Мне назло?

– Конечно же нет, ваша светлость, пустая ностальгия, – бесстрастно отвечал Ливен, – но если я вдруг задел вас – простите.