Золото и сталь

– А пастор? Правда, подозреваю, что он влюблён в вас – ещё с Петербурга. Но дурь не отменяет последней верности. И Сонька-болтушка… И я – я сижу здесь который год исключительно ради вашего изысканного общества. Уж хоть меня-то извольте посчитать. За тираном Ниро потащились в изгнание охранник и кастрат, и я всегда считал, что он не последний негодяй, раз эти двое сыскались. А за вашей светлостью устремились – поп, арапка и целый полицмейстер.

– Похвально! – рассмеялся князь.

– Вы снова выиграли, – констатировал Ливен.

– Выиграл партию, но проиграл – всё остальное, всю жизнь, – со старческой горечью посетовал князь.

И услышал в ответ невозмутимое:

– Жизнь ваша не кончена, и бог весть, какими ещё козырями ляжет…

Ночной ветер хлестал в окошки «полуберлина» совсем осенними холодными струями. Князь сидел, обняв себя за плечи, на растресканных кожаных подушках, покорно вздрагивая на каждой ярославской кочке. Сумасвод клевал носом на сиденье напротив, придерживая ружье. Домишки по берегам тёмной улицы уж спали – ни одно окно не светилось.

Мелькнули седая в лунном свете река, белая лестница, разлапистая старая яблоня…

– Останови! – крикнул князь вознице.

Карета встала. Князь не стал дожидаться, когда кучер откроет дверцу, сам толкнул её и выскочил вон. Вслед за ним, бряцая ружьём, потянулся и Сумасвод.

Река дрожала под рваным ведьминым небом, ветер гнал истерически лохматые злые облака. Князь спустился, поскальзываясь, по мокрым ступеням к самой воде. Сумасвод сошёл за ним, взволнованный, в ореоле предчувствий. Крикнула птица, плеснула рыба.

«Я скучаю по тебе так сильно, и тоска моя огромная, как слон или кит. Прежде я мечтал умереть или думал, что уже умер. Но теперь не хочу». Или ещё, другое – «Из нас двоих я всегда был разум, спокойствие, рацио, а ты в нашей паре был – купидо, одержимость, страсть. Только мы с тобою не были парой».

– Бывает, что-то кажется нам в нашей жизни ненужным, досадным и даже лишним, – произнёс князь медленно, по-немецки, глядя на Сумасвода в полуобороте, из-за плеча, – а потом оказывается, что это лишнее и было у нас – самое дорогое. Не понимаешь?

Сумасвод равнодушно покачал головой. Князь развернулся к нему на каблуках, скользя на мокром дереве настила, и спросил ещё:

– Ты думаешь, если я захочу от тебя сбежать – ты меня удержишь? Разве?

Сумасвод ухмыльнулся, зубастый и страшный в темноте, и красноречиво громыхнул ружьём. Князь вдруг ударил его, в переносицу, со всех сил, и попытался перехватить ружьё, но могучий гвардеец устоял на ногах и оружие удержал.

Кучер торчал на вершине лестницы и следил, как они дерутся – сцепившись, бесшумно и злобно, как, бывает, на крышах дерутся коты. Кучер не знал, чью сторону ему выгоднее принять – закона или же работодателя, и он заорал в темноту нейтральное:

– Э!

Дерущиеся вздрогнули, заскользили ногами и за секунду вместе с ружьём оба оказались в воде, на илистом дне, среди осоки и вознёсшихся встревоженных мошек. Два круга разошлись по воде, и в каждом чернела торчащая голова.

Кучер спустился, тяжело ступая и цепляясь за перила. Кафтан, огромный, не по росту, мешал ему. Матерясь и путаясь в полах, он всё-таки сошёл, свесился в темноту, к чёрным водам, всё ещё держась за перила, и позвал:

– Ваша милость!

Князь поднялся в воде – по пояс, переступая в вязком иле.

– Помоги нам вылезти, – он говорил по-немецки, но кучер был поляк и знал, наверное, все языки в мире, – я свалился с лестницы, старый осёл, а золдат мой прыгнул меня спасать. Давай же руку!

Сумасвод уже отыскал на дне ружьё и теперь провожал унылым взглядом парик и шляпу, уносимые шустрым течением. Князева шляпа плыла позади, чуть медленнее – оттого, что была она дорога́ и тяжела.

Кучер, не выпуская перил, вытянул за руку из воды сперва одного, а потом и второго. Сперва работодателя, а потом и служителя закона. Философски глянул на обоих, мокрых и грязных, поддернул рукава и поплёлся наверх. Слышно было, как он, поднимаясь, бормочет по-польски. Что-то вроде – «конец подушкам», но в более просторечном ключе.

– Прости, золдат, – по-русски выговорил князь и продолжил уже по-своему: – Я знаю, ты очень ждёшь, но я не сбегу от тебя. Я не сбежал, когда Август предлагал мне дать дёру из Шлиссельбурга, за день до приговора. А он даже принёс мне лестницу и напоил стражу. Но моё семейство – это раковины на брюхе, камень на шее, гнилой зуб во рту… Не понимаешь?

Сумасвод удручённо перетряхивал ружьё, забитое тиной, и ничего не ответил. Князь поднялся на пару ступеней – вода лилась с него со стуком, как с апрельской сосульки.

– Идём же! – позвал Сумасвода князь и прибавил весело: – Я все-таки намочил жюстокор от Моли-Дидье, и он весь в глине…

– Отстираешь, – зло и отчётливо выговорил Сумасвод, медленно восходя по лестнице за ним следом.