Золото и сталь

Август нагнул голову, увенчанную русской ушастой шапкой, – почти поклонился – и тихо и внятно произнёс, глядя на Бюрена с прищуром, всего два слова:

– В долгу.

И отстранился, и отошёл в темноту – как не был.

Конь Ареска, видать, отдохнул и выспался, счастливец, пока ждал хозяина – он домчал до города стремительно, как птица, грудью рассекая ветер, навстречу налетевшей метели. «Бауту» опять залепило снегом, и Бюрен, отдавая Арескин повод лёвенвольдовской дворне, и маску отбросил на снег – более не нужна.

Дом Рене казался подводным царством – в стоячих водорослях изумрудных портьер, в призрачной белизне фарфора, в сонном брезжащем свете вечерних полумёртвых шандалов. Слуги то ли спали уже, то ли попрятались. Толстый высокий дворецкий хотел было заступить Бюрену путь – и тот отодвинул его, как вещь, и с грохотом проследовал в комнаты, волоча за собою драконий хвост мехового плаща. «Совсем как – Гасси…»

Рене сидел в постели, в лепестках подушек, в кружевных крахмальных блондах, словно в сердцевине розы. Кукольно набеленный, с подведёнными глазами – но пальцы его были восковые, почти что серые, с голубоватыми ногтями удавленника. На коленях у Рене стоял поднос с вином и фруктами – то есть он не умирал. Или же – всё-таки умирал, но, как пристало рыцарям – мужественно и красиво, под бокал бордо?

Бюрен шагнул к постели, бесцеремонно отставил поднос на пол – половина повалилась, половина пролилась – и сжал Рене в объятиях. Или на прощание, или же – просто так.

– Отпусти, болван, ты задушишь меня. – Рене обвил его шею руками, прижался порывисто и только лишь потом – оттолкнул. – И брысь с моих простыней – в таких-то сапогах! На них что, ржавчина?

– И даже кровь… Я боялся, что тебя уже отпевают, – с кривой улыбкой сознался Бюрен, послушно пересаживаясь на край постели. – А ты не только жив – ты ещё и вполне накрашен.

– С чего ты взял, Эрик, что меня отпевают? – подозрительно спросил Рене.

– Сперва твой брат является ко двору с почерневшим лицом и просит отставки, вы ссоритесь, и он пробкой вылетает в сторону своей мызы Раппин. Потом приносят записку от тебя, что ты болен и, возможно, уже не встанешь. Что должен я думать?

– Погоди, ты же был в Шлиссельбурге, откуда ты всё это знаешь?

– Не только у вице-канцлера есть шпионы, – не без гордости признал Бюрен, – мне донесли, что Густав пообещал тебе свидание на Авалоне – а это ведь остров мертвых?

– Он так шутит, – рассмеялся Рене, – видишь, я жив. И даже вполне накрашен. Как дела у шлюх?

Шлиссельбург так звался антр ну – «шлюхин остров», и отправиться туда называлось – «поехать к шлюхам». И сколько пощёчин Бюрен заработал от хозяйки из-за этого фривольного названия!

– Рене, я должен признаться, – сказал Бюрен, почти извиняясь, – мне привезли туда, на остров, одного типа… Помнишь, я говорил тебе – о ребятишках у меня на жаловании. Так вот, они доставили мне одного – прежде, чем сдать его тайной канцелярии. Тот парень в чёрном, что частенько стоял за твоей спиной с опийной табакеркой…

– Мой гувернёр, Десэ?

– Ну, в грамотах его чего только не было – и виконт Десэ, и джентри Мортон, и барон Танатос, или Танато – уже не помню.

– И что же натворил мой дурачок?

– Твой дурачок зарезал девицу и дёрнул было в Дерпт, но был пойман и допрошен. И на допросе он много чего поведал, этот твой гувернёр. Про яды, про Монца, про фамилию Лёвенвольде. Про чёрные мессы, про то, как девки в твоем гареме регулярно мрут от яда. Хорошо, что он рассказал это мне одному, а не дознавателю тайной канцелярии, этот твой взбесившийся слуга…

– Это был мой учитель, – поправил Рене, – учитель алхимии. Он считает, что он смерть. Та самая, четвёртый всадник Апокалипсиса.

– Тогда он уже там, где надо, – зло рассмеялся Бюрен, – он слишком уж трепал твое имя. Прости, но я пристрелил его – как пристреливают взбесившихся собак. А ты и правда столь искусный алхимик, Рене, и делаешь яды в комнатке позади спальни?

– Эрик, это был мой спятивший домашний учитель! – рассмеялся Рене светло и безоблачно, словно дитя. – Ты нашел кому поверить!

– Я думаю, ты не желал бы объяснять всё это в тайной канцелярии, – сердито пробормотал Бюрен, – особенно про покойника Монца.

– Спасибо, Эрик, ты всё сделал правильно, – очень нежно сказал Рене, и в голосе его замерцало торжество. – Я не думал, что ты способен убить за меня…

– Убить – дело нехитрое, тем более мне – убить за тебя. Ты сам это знаешь…

Рене закинул руки за голову, и под кипенным белым кружевом манжет мелькнули пропитанные кровью повязки.