Золото и сталь

– Почти, папа. Час проговорил в гофмаршальской комнате с младшим братом. Ни крика, ни драк – только шипели из-за двери, как две змеи. И потом – не заезжая домой, прямым ходом – к себе, на мызу Раппин. Коней сменил – и адьё. И к жене не заглянувши, в дом свой на Мойке…

– Выходит, он всё-таки провалил миссию. Но там мой брат, там Ласси – они исправят… – почти про себя пробормотал Бюрен, вспоминая расстановку фигур на польском поле. – Войдут войска и накрутят полякам хвосты. Всё плохо, но не очень…

Плаццен церемонно и бесстрастно протянул ему клочок бумаги.

– Записка от Рейнгольда Густава Лёвенвольде. Граф передал к вам домой, но вы же не дома…

Бюрен развернул листок – буковки острые и мелкие, словно следочки от птичьих когтей:

«Прости, Эрик, на завтрашнем тезоименитстве меня не будет. И ещё неделю я буду болен, но, возможно, встану с постели раньше. Или не встану совсем. Мой гофмаршальский жезл у Шепелева, на тезоименитстве он полностью меня заменит. Этот негодяй не хуже меня умеет вертеться и выкрикивать титулы».

– Ты точно не слышал, о чём они говорили? – спросил Бюрен, и записка заплясала в его пальцах. – Ты же слушал, может, хоть что-то?

Плаццен прикрыл глаза, вспоминая:

– Они же шпионы, Лёвольды, – они так говорят, захочешь – не услышишь. У старшего было чёрное лицо, такие всегда бывают у отравленных тофаной. Мне показалось, что брат пытался дать ему противоядие, а тот отчего-то не брал. И вот ещё – старший Лёвольда, он обнял брата, на прощание, уже на пороге, и сказал: «До встречи – на Авалоне». Вот что это – Авалон?

– Я знаю, – пробормотал Бюрен и только сейчас увидел – записка на полу, и он прокусил у перчатки палец, так, что даже проступила кровь, – сойди вниз, к парому, задержи его. Я вот-вот спущусь.

– Погодите, папа, – Плаццен бережно придержал его за рукав, уже готового бежать, – ещё одно…

– Что же?

– Со мною в лодке помещалась компания. Убийца и два конвоира. Я прислушался к ним – и я советовал бы вашему сиятельству зайти в камеру к этому убийце, прежде чем его подхватит в когти тайная канцелярия. Хотя бы на минуту – послушать, что он говорит. Звучит как опасная шутка.

– Опасная – для меня?

– Для Рейнгольда Густава Лёвенвольде, – даже почтительно поклонился Плаццен, – третья камера, ваше сиятельство…

Перед третьей камерой стояли два гвардейца, с вытянутыми, буквально перевёрнутыми лицами. Видать, наслушались изрядно.

– Открывайте! – велел категорически Бюрен, и ключ загремел в двери. «Высокого друга» здесь знали и слушались.

Кровь красит в чёрный любые волосы – и каштановые, и седые, и ангельски-белокурые. И добавляет ещё более сложности – к густой черноте одежд. Бюрен опять легко узнал его, даже избитого, с заплывшим глазом. Того самого сложно-чёрного господина, слугу Рене, хозяина китайской табакерки.

– Я сегодня невольный ангел-избавитель, – сам себе сказал Бюрен, кругом обходя опутанного кандалами арестанта. Тот сидел на нарах и бешеным взглядом следил – за фигурой в носатой маске.

– Не знаю тебя, – произнес он по-немецки, с французской картавостью, – вызови графа Лёвенвольда.

Он не просил, он приказывал. Неудивительно, что ему досталось от гвардейцев – с такими-то манерами. Бюрен подумал – интересно, кого же этот француз убил? Стоило спросить, прежде чем входить к нему в камеру.

– Кого ты убил? – спросил он арестанта.

– Не твое собачье. Вызови сюда Лёвенвольда. Младшего. Он хорошо заплатит, за возможность забрать меня домой.

– Что же такое я должен сказать графу – чтобы он изволил поднять зад с постели и ринуться за тобой в ночи, под снегом? – иронически спросил Бюрен. Француз поглядел на него, прищурив единственный глаз, оценил сапоги, перчатки, перевязь – и, кажется, узнал.