Золото и сталь

– О, месье инкогнито! – прошипел он весело. – Там так много всякого разного и такого вкусного – вместится ли всё в вашу небольшую голову? Что ж, напомните графу о наших с ним «месс нуар», на которых я служил для него жрецом. «Месс нуар», что просил он изображать для цесарского посланника. Мадам его возлежала на алтаре, и я картинно резал над нею куриц… – Мадам – это Нати, догадался Бюрен. – Напомните о комнатке позади его спальни – где с ним вдвоем делали мы яды. Те самые, что Ренешечка носит под камнями на своих восхитительных пальцах. Вы же не думаете, месье инкогнито, что он покупает яды у аптекарей – нет, он составляет их сам, оттого и девки мрут так часто в его гареме. И мрут не только девки – месье де Монэ был заказчиком у молодого алхимика Лёвенвольда, и господин, что помер от той тофаны, – о, он, конечно, был и девкой в какой-то мере… – Бюрен вспомнил сплетни о деле Монца – как приписывали ему покушение на отравление монаршей особы, выходит, дым был не без огня. – Если я расскажу на допросе хотя бы десятую долю того, что знаю, – да, меня повесят, но на соседней балке повесят и его. И милейшего его старшего брата, с которым графа связывают отнюдь не братские чувства.

– Брат его умирает, – почти сам себе сказал Бюрен. И подумал: «И сам Рене, возможно, умирает».

– Туда и дорога, – ответил, как плюнул, француз, – но я и младшенького утяну за собой, если он не затруднится меня вытащить. Лети же за ним, ангел благовещения, если не хочешь, чтобы твой милый повис со мною – на одном суку.

Бюрен быстрым, взволнованным шагом пересёк крошечную третью камеру – наискось. Охотник – всегда видит цель. Арестант – не сознаётся. Политик – не уступает шантажистам. Даже глупый политик, негодный, царицына ночная кукушка…

– Габриэль – он ангел не только благовещения, ещё и смерти, – задумчиво прошептал он, и француз прикрикнул сердито:

– Что ты там бормочешь?

Бюрен повернулся на каблуках и выстрелил трижды, уже зная, что будет по гроб отныне себя презирать – за то, что убил безоружного. Лоренцони – хороший мастер, из его пистолетов можно стрелять без перезарядки – и до шести раз. Дорогая вещь, стоящая потраченных денег. Разве что от отдачи – упала шляпа.

Клацнула дверь и, отталкивая друг друга, влетели двое – Плаццен и кат Аксёль. Плаццен замер на пороге, мгновенно оценив расклад, Аксёль же устремился к французу – как истинный лекарь. Француз на нарах своих повернулся, заворачиваясь в кандалы и тряпки, словно укладываясь спать, и кровь полилась – отчего-то из его рукавов.

– Dormir, – прошептал он мечтательно, прикрыл глаз и замер.

Аксёль потрогал его шею:

– Покойник. Впрочем, в нем столько опия – он не заметил смерти, помер как уснул. Он что, бросился на вас, ваша милость?

Бюрен кивнул, в душе своей стыдясь.

– А ты знаешь, Алексис, кого убил сей изверг? – спросил он Аксёля. Тот был из любопытных, мог и знать.

– Девку какую-то, что с ним жила, – не стал держать интригу кат, – он к ляхам хотел уехать, а его на границе поймали. Пока вы изволили беседовать, я грамоты его глянул – так там живой анекдот!

Плаццен выглянул в коридор, вернулся с ворохом листов и вслух прочёл:

– Виконт Десэ, джентри Мортон, барон Танато. Да, забавненько. Хоть и грешно смеяться – над трупом.

– Так и не будем, поехали, Волли, – проговорил Бюрен, стараясь, чтобы голос не дрожал, – наш гость уже должен ждать нас на плоту. А вы, мой Алексис, – повернулся он к Аксёлю, – будьте другом, приберите за мной. Сегодня не мой день, не везёт – одни пустые хлопоты.

Аксёль, умный, злющий парень, поднял с пола пушистую бюренскую шляпу и бережно подал «его милости».

– Для меня честь услужить вам, превосходный господин патрон.

Бюрен надел на себя шляпу, приподнял над головой:

– Я твой должник, Алексис. Увидишь – ненадолго.

Бюрен стоял на краю парома, глядя на призрачно-белые льдины в зеркально-чёрной воде. Чуткий Плаццен заботливо поддерживал его под локоть. Неподалёку, в окружении гвардейцев, трясся завернутый в шубу «гость», обескровленный утратой авуаров. В тёмном небе заполошно носились редкие снежинки.

– Проследи за каретой, чтоб домой его довезли, – кивнул Бюрен в сторону «гостя», – а не до ближайшей канавы.

– А вы? – спросил Плаццен, зная, впрочем, ответ.

– Я – домой, муттер очень не любит, когда я вот так от нее пропадаю на целый день. И Бинна не любит. Меня ожидает встреча с двумя разъяренными жёнами. – Бюрен усмехнулся, сделал паузу. – Ну, и загляну на минутку к Лёвольде – жив ли он еще, балтийская креветка?

Плаццен тоже усмехнулся – забавному прозванию и тут же замер, словно натянутая струна. И сразу же отмер, как фигура в игре «замри, умри, воскресни».

– Привет, Август.

Мимо гвардейцев к ним просочились двое – мгновенно и бесшумно, как вода протекает по худому потолку. Один – бородатый, чужой, и один – Август. Уже отмытый, переодетый, почти весёлый, с ямами под скулами – как у того Августа, римского. Бюрен совсем позабыл про него – с утра-то…