– А, традиции, – Билый сделал паузу. Разговор терял для него интерес. Мысли о матери и супруге овладевали им. – Да много есть традиций. Мы ж живем на линии Кавказа. Соседствуем с горскими народами. С одними воюем, усмиряем. С другими дружбу водим, куначество. Традиции друг у друга перенимаем. К примеру, в древности у горских племен на свадьбу было принято раздавать мясо, завернутое в лепешки. Когда гостей собиралось больше, чем хозяева могли угостить, близким родственникам и друзьям, кого они считали своими, своей семьей, они давали пустые завернутые лепешки без мяса, те их ели, не подавая виду, что они пустые. Однажды на одной свадьбе мясо закончилось, и хозяин по традиции подал пустую лепешку одному человеку, которого считал своим близким. Тот развернул и принялся при всех кричать, что его лепешка оказалась без мяса. Хозяин ответил ему: «Прости, виноват перед тобой, что посчитал тебя своим». Так вот, к чему я это сказал, эта древняя история очень похожа на отношения человека с Богом. Человек приходит в церковь с твердым убеждением получить какие-то конкретные дары и блага от Христа, чтобы не страдать, не болеть, во всем успевать, еще при этом всех любить, забывая о том, что Христова любовь страдающая. А Господь слушает человека и говорит: «Хорошо, друг! Чашу Мою будешь пить? Крещением, которым Я крещусь, будешь ли креститься?» А человек в ответ: «Да-да, буду, давай скорее!» А потом разворачивает лепешку и говорит: «Что такое? А почему в лепешке нет мяса?»
Билого потянуло на серьезные темы. Он знал особенность своего характера. Зацепили его за живое, и всколыхнулась рана душевная. Перед глазами стояли и мать, и супруга Марфа. Как им сказать о случившемся? Как пятно с себя смыть, хоть и невиновен?
– Веди в камеру, – сказал он сухо охраннику.
– Да как же это?! – удивился тот с надеждой на продолжение разговора. – Еще бы погуляли, Николай Иванович.
– Погулял, досыть. На всю жизнь не нагуляешься.
В Билом вновь ожил дух охотника, пластуна, дух грозного воина, способного при необходимости сокрушать видимых врагов и невидимых.
Он посмотрел своим орлиным взглядом на охранника. Во всем его взгляде читалось: «Я – казак, впитавший с молоком матери дух свободы, а ты – холоп, не имеющий возможности без барина и шаг сделать!»
Охранник от такого взгляда вжал голову в плечи и смотрел на казака исподлобья. Микола понял, что перестарался. На губах появилась улыбка.
– Веди уже. Устал я. Прилечь хочу.
– Оно-то и ладно, – отозвался охранник. – Отдыхать-то оно завсегда хорошо. Извольте.
Охранник поднялся и для порядку взял ружье наизготовку. Билый уверенным шагом направился к двери, открывающей вход в коридор, где находилась его, как он сам называл, келья. Настроение было испорчено. Мысли о родных не покидали его. Чтобы как-то отвлечься, он затянул старинную казачью песню:
Голос зычно отозвался эхом в тюремном коридоре.
– Николай Иванович, умоляю, тише, – взмолился охранник. – Не дай Бог, начальник услышит, не сносить головы ни мне ни вам.
Билый усмехнулся, но прислушался к словам охранника, продолжив петь более тихим голосом:
Вот и камера. Билый прошел внутрь, и дверь за ним затворилась. Охранник еще постоял, слушая песню казака, которая звучала через массивную железную дверь еле слышно.
– Как вы там, мои родные?! – произнес Микола вслух. – Ждете ли? Знаете ли? Господи, помоги.
За окошком кричали чайки, дерущиеся за кусочки рыбы. Порывы холодного ветра поднимали с поверхности моря волны и разбивали их о толстые бетонные стены форта в мириады брызг.
– Солнце, тепло, ковыль, кумыс… – как молитву, шептал Микола Билый, проваливаясь в тяжелый, окутанный холодом сон.
Охранник еще долго стоял у двери камеры, вслушиваясь в едва различимые из-за толщины стен слова старинной казачьей песни.