Золото Каралона

«Представляете, – с восторгом рассказывала девушка с ярким румянцем на щеках,– сидим двое суток в аэропорту. Аэропорт закрыт. Народу скопилось тьма. Маемся на скамейках, разговоры ведем и вдруг узнаем, что мужик бородатый в дубленке из Билибино не может улететь в Москву. Мы его забросали вопросами, что да как? Он рассказывает, поясняет. Потом спрашивает: муж с женой, а где вы жить будете?

– Мы по распределению московского энергетического института, общежитие, наверное, дадут…

Достает атомщик блокнот, пишет адрес, а потом связку ключей подает.

– Мы через полгода из отпуска вернемся. Живите пока в нашей двушке. Только почту не забывайте вытаскивать.

Я так и обомлела. Думала, шутка такая северная… Нет. Жили мы у них месяца четыре. Потом нам квартиру выделили, как молодым специалистам. Красота.

Иван с удовольствием заснял, эти улыбающуюся молодую пару со стаканами компота в руках.

Познакомили с девушкой из районной газеты. Она предложила вечером пойти в гости к местному меломану: «У него лучшая в городе фонотека, стереозвук». Иван обрадовался, девушка корявенькая, зато новые впечатления, новые лица.

Обычная квартира на пятом этаже в микрорайоне Арктика, но внутри все под Высоцкого, портреты, афиши, блеклые фото. Хозяина все звали Виталькой.

– У меня собраны все песни Высоцкого. Семьсот на дисках и пластинках. Есть диск с автографом Володи, я за него треть зарплаты отдал…, – похвастался Виталька.

Малявин усмехнулся. Вспомнил, что ему в Москве у Дома техники, предлагали подобный диск и тоже с автографом. Но ничего не сказал, чтобы не обидеть хозяина этой огромной фонотеки.

– Какую тебе, корреспондент поставить? Военный цикл хочешь?

– Нет, слишком помпезно. Лучше про цирк.

От сигаретного дыма щипало в глазах. Открыли настежь оконную раму. Бутылку водки, привезенную из Магадана, приговорили в один мах. Он пожалел, что не прихватил пару бутылок. В Билибино, да и по всей Чукотке, водку отпускали по талонам, чтобы не совращать местных жителей. Этим пользовался ушлый народец, скупал у них песцовые шкурки, торбаса, в обмен на пойло. О чем Иван знал, однажды кинулся спасать в тридцатиградусный мороз распростертого на снегу оленевода. Зав отделом писем ухватил за рукав, остановил: «Не трогай, это же чукча. Проспится и ничего с ним не будет, сам уйдет». Сделал короткую фото зарисовку для газеты, но ответственный секретарь отверг ее категорически: «Не понимаешь – это национальная политика!»

Чтобы привлечь внимание, Иван вспомнил публикацию в Комсомольской правде о поэзии Высоцкого. Стал пересказывать и комментировать, доказывая, что это не высокая поэзия, это скорее фольклор, особенно шуточные песни.

– А как же его «Вперед пятьсот, назад пятьсот и кто там дальше разберет…» Мне плевать какая там рифма. Ты ездил по лежневке на Певек? Нет. Поэтому тебе не понять. А меня до мурашек пробирает.

– Я тоже читала эту критическую статью в Комсомолке, а потом еще в Советской России, – откликнулась девушка из районной газеты, близоруко щуря глаза. Она стеснялась носить очки постоянно.

– Не спорю, отличные бардовские песни, – продолжал гнуть свою линию Иван и рассуждать о настоящей русской поэзии. Призывать в свидетели Ахматову, Ходасевича, Гумилева – гениев «серебряного века», о которых мало, кто знал в российской глубинке. Ивана заразила высоким искусством в Москве любвеобильная подруга, дочка директора «Воениздата». И теперь он мог цитировать поэтов, удивлять сложной рифмой, подчеркивая голосом своеобразие метафор.

Ободренный общим вниманием, Иван не заметил, как смотрит на него пристально Виталька, наливаясь с каждым мгновением нездоровой краснотой.

– Ах, ты сучара! Жидовская морда…

На пол полетели стулья, завязалась рукопашная схватка. Виталька, мускулистый экскаваторщик, подтащил гостя к распахнутому окну, вскинул на подоконник: «Щас полетишь у меня без парашюта». Завалил полкорпуса вниз, когда гости, выйдя из ступора, бросились спасать, и с трудом оттащили озверевшего Витальку от окна вместе с журналистом. Один из атомщиков, свел Ивана вниз по лестнице к выходу из подъезда, но провожать не стал, поглядывая из-под надвинутой на глаза кепки, сказал: «Зря ты этот спор затеял…»

Он лежал в большом номере с вжившимся в стены запахом заплеванных окурков, потной одежды. Страх прошел быстро. Осталась досада, что выпендрился, как это случалось не раз, обгадил себе и другим вечеринку. В Московском издательстве приветствовалось подобное зубоскальство над любыми авторитетами, а здесь все иначе. Если любовь, то неподдельная, крутого замеса. Писать про энергетику Севера в виде привычного бравурного марша ему расхотелось. А очерк про тысячи дизельных станций и угольных котельных, засирающих окрестности колымских поселков, – никто не пропустит. «Найти бы отца, да податься в старатели». Он представил, как мог бы успешно мыть золото, зарабатывая большие деньги, а потом поехать к Черному морю на «Жигулях» и познакомиться там с какой-нибудь киноактрисой.