Золото Колчака

Сдержанность Угета объяснялась не только общеполитическими соображениями. В начале марта в Нью-Йорк дошли письма, отправленные из Константинополя в самом конце января сотрудником Отдела по снабжению В. С. Ильяшенко, который сопровождал в Новороссийск пароход «Сангамон».

«Сангамон», а также еще несколько направлявшихся в русские порты судов были задержаны в Константинополе «ввиду невозможных условий разгрузки в Новороссийске, производимой до 2-х месяцев (в одном случае — даже женщинами, в другом — с перерывами и уходом в море, в течение нападений „зеленых“ на город), или, как это было с 2-мя шведскими судами, даже и неначинаемой, [потому] что воды для котлов в Новороссийске достать нельзя и что ее будут брать тут, что товары… не вывозятся вглубь страны и лежат на пристани, охраняемой союзниками». «Сангамон» должен был ждать радиораспоряжений американского адмирала с отправившегося в Новороссийск миноносца; радиосообщения были гораздо достовернее информации, которую российские власти в Константинополе получали через курьеров, добиравшихся из России с оказиями на иностранных судах.

«Я пишу на чемодане, — добавлял живописные подробности Ильяшенко, — на чердаке турецкой гостиницы. В Константинополе уже несколько тысяч (если не десятков [тысяч]) беженцев, сегодня в Посольстве размещено 470 человек, — на Принцевых островах (в казармах) 1200 и ожидается еще 40 000, места нет нигде». Бывший представитель Торгового комитета Н. В. Чарыков принял Ильяшенко в пальто — в чулане у керосиновой печки; в такой же обстановке жил и торговый агент А. А. Пиленко, которому были переданы теперь и функции представителя Торгового комитета. «Посольство не отапливается, — продолжал Ильяшенко, — и когда я пришел во время заседания — потухло электричество и заседание шло при спичках. Жалованье Посольству в последний раз пришло с опозданием из Парижа, а Торговый Агент заявил, что он 2 месяца его не получает совсем, просил меня узнать в России, когда его пришлют, и справлялся о возможности устроиться где-нибудь в Америке, а его помощник играет по вечерам на рояле в турецком кинематографе, чтобы чем-нибудь поддержать свою семью».

Никто из российских представителей, включая представителя генерала Деникина генерала В. П. Агапеева, ничего не знал ни о «Сангамоне», ни о деятельности российских учреждений в Америке; исключение составляли секретари посольства, расшифровывавшие телеграммы для передачи их в Таганрог. Ни генерал Агапеев, ни представитель морского ведомства не могли предоставить Ильяшенко достоверных сведений о состоянии Новороссийского порта и о местопребывании министров, «находившихся частью в Новороссийске, частью в Екатеринодаре, а частью в пути между Ставкой, бывшей около ст. Тихорецкой, и этими городами». Агапеев не мог сообщить данных ни о численности армии, ни о возможности охраны грузов в Новороссийске.

Отысканный Ильяшенко в Константинополе представитель деникинского Министерства финансов, прибывший из Новороссийска и ожидавший оказии в Париж, сообщил ему, что видел на пристани американские паровозы, ранее отправленные посольством; что поезда ходят нерегулярно, около 75 % грузов не доходят по назначению вследствие как нападений «зеленых», так и взяточничества.

Американское агентство «Булль и К⁰», отвечавшее за доставку груза, попыталось разгрузить пароход в Константинополе. Не найдя, однако, свободных складов и сочтя стоимость разгрузки чрезмерно высокой, агентство решило разгрузить пароход в Новороссийске при содействии американских военных властей, а на обратном пути загрузиться в Батуме и турецких портах. Опасаясь, что изменение контракта может повлечь за собой убытки для нью-йоркского Русского торгового комитета, и не имея полномочий на подобные действия, Ильяшенко решил остаться в Константинополе, сдав корреспонденцию, которую вез в Россию, в дипмиссию для последующей доставки. Послание Угета и письма Земсоюза он решил оставить при себе, полагая, что они скорее попадут в руки большевиков, нежели дойдут по назначению.

Цитированное выше «официальное», хотя и вполне красноречивое письмо Ильяшенко дополнил личным, в котором писал еще более откровенно: