Золото Партии

Только в купе я смог оглядеться вокруг. Все спали, включая Генка и Сашку. Вагон почему-то мягко и спокойно двигался в ночном тумане. По-моему я тоже спал, но вот вдруг проснулся как ночной хищник в состоянии легкой неги и покоя. Голова не болела, желудок не противился содержимому. Мягкий, приглушенный свет будил в голове добрые мысли и желания. А, впрочем, что еще он мог будить этот волшебный свет? Я зевнул, как фараон. За бортом раздался далекий гудок поезда, и я понял, что рядом есть что-то или кто-то. И осознание этого разбудило меня всего без остатка. Предчувствие какой-то сказки царапало мое сердце маленькими, острыми коготками. И тогда я увидел ее.

И тогда я увидел ее. Ну что за нахуй? Неужели она наблюдала, как я малодушно зевал, чесался, словно от стекловаты и — о, святые и не святые мученики! — как я ковырялся в носу! Ковырялся, правда, не долго, но агрессивно.

Эти мысли пронеслись испуганным стадом бизонов, оставив в пыли романтические незабудки и клевер.

Но, пыль осела, бизоны умчались в свои ебеня, а я восторженно смотрел на красоту, что возникла напротив меня.

Она была не просто прекрасна, она была загадочна как рассказы о Шерлоке Холмсе, открыта как меню закусочной «Ромашка» и года на три моложе походу.

Эти кучеряшки темного, неопределенного оттенка, бледное от лунного света личико хрупкой гейши и вздернутые насмешливые губки. А глаза…

Да вам не похуй какие это были чертовы глаза? Они просто были, и манили меня словно абсент старину Моне.

— Не спится? — улыбнулся я, чуть наклонившись в ее сторону.

— Нет, не спится. Вот присела, когда ты зевнул, думала собака под столом… — спокойно ответила она.

— Ты не далеко от истины… Как тебя зовут?

— Настя.

— Я — Bespyatkin, и еще мы едем на фестиваль бардов в Таллинн, — с неким пафосом сказал я.

— Я поняла. Тут вас столько, и все с гитарами. У тебя есть гитара? — ее зеленые глаза сузились как у кошки.

— О, конечно у меня есть все, включая гитару! — ответил я бойко.

— Спой чего-нибудь, а то как-то…

Я вытащил первый попавшийся инструмент и без предисловий заиграл «Цветов».

— Какую песню спеть тебе родная? Спи ночь в июле только шесть часов… — проникновенно затянул я в тиши качающегося вагона.

Она слушала как вампир, втягивая в себя все стихи и обертона, всю мою грешную душу.

После третьей песни «Ты мое горе» с боковой полки раздался хриплый, сонный голос Славки:

— Bespyatkin, заткнись… Заеба-хр-хр…

Я закинул гитару на чью-то полку и спросил Настю о цели ее визита в город Таллинн.

— Я к парню своему еду, он в армии сейчас, — ответила она спокойно.

— Это правильно, — зачем-то согласился я, чувствуя себя животным.

Да, я вынашивал отнюдь не богоугодные мысли-мыслишки, но ведь и романтика в них тоже присутствовала. Что ж, я собака какая под столом, которая зевает?

Поэтому я залез в свою сумку, в которой на запасном аэродроме покоились две стекляшки «Яблочного» по 2 р. 20 коп. Вопреки Горбачевскому бешенству, у нас его еще производили герои лебедянских садов.

— Вот, нектар из райских кущ… Не побрезгуешь… о, дева? — таинственно произнес я, изучая ее глаза.

— Оно легкое? — спросила она для проформы.

— Легче только аккорд ми-мажор, он же «третий блатной».

— У меня вот и яблоки есть… Давай с ними, а то таскать тяжело.

— Яблоки от «Яблочного» недалеко типа… — потер я руки и, выплеснув на пол остатки чьего-то чая, разлил вино.

По купе поплыл аромат, ну вы понимаете, не альпийской свежести, но зато он наглухо забил запах чьих-то носков дальнего следования.

Мы выпили словно революционеры-подпольщики в опломбированном вагоне с пачкой «Искры» для разжигания Мирового пожара. Плодово-ягодное надо закусывать плодами или ягодами, иного не дано. Вы как бы ничего не теряете, а приобретаете ого чего! Вы приобретаете совесть, а она, граждане, стоит того, чтобы ее приобрести.

— Ну? — спросил я у зеленых глаз.

— Прелесть, — ответили нежные губы.

— Ты лучше, ты намного лучше… — страстно зашептал я.

— Ты совсем не знаешь, какая я, — улыбнулась она.

— А тут и знать нечего. Еще нектара?

— Лей, Bespyatkin, лей…

Мы пили, не разговаривая, и только глаза наши общались на невидимых волнах невидимыми эмоциями и всяким там еще. Яблоки хрустели как прошлогодний снег. За окном проносились одинокие фонари полустанков, выхватывая из тьмы кусочки той, далекой от нас жизни.

Уже давно проехали Гатчину. Я таки спел еще пару песен, а потом пересел на ее диван.

Мы обнялись безгрешно, как ангелы. Чур, не ржать там на задних рядах! Разве ж вы поймете всю эту сказочную ночь без вермута? Нихуя не поймете. Так что молчите и наблюдайте, как я нежно кусаю мочку ее уха, а она, откинув голову, чуть приоткрыла губы. Я не торопился как «скорая помощь», а смаковал секунды счастья по минус десятой степени. И Настя понимала, что я понимаю, что мы понимаем. Так далеко, так близко, так высоко, так низко. Время раскорячилось на перепутье страстей, и тупо не знало, что делать.