Золото тигров. Сокровенная роза. История ночи. Полное собрание поэтических текстов

– Я больше не понимаю гнева, что заставил меня обнажить сталь.

И молвил учитель:

– Обычно я говорю притчами, чтобы истина прочно отпечатывалась в душах, но сейчас я начну говорить, как отец говорит с сыном. Я более не тот, кто согрешил; а ты уже не тот убийца, и у тебя нет причин оставаться его рабом. На тебя возложены две обязанности всякого человека: быть праведным и быть счастливым. Ты должен спасти себя сам. И если в сердце твоем осталась тяжесть вины, то я ее понесу.

На этом предание обрывается.

Долгие поиски

До начала времен или за пределами времени (оба выражения не годятся) либо в месте, которое не принадлежит пространству, есть некое невидимое и, может быть, не задерживающее свет существо, которое мы ищем и которое ищет нас.

Мы знаем, что не в силах его измерить. Знаем, что не в силах исчислить его: формам, которые оно принимает, нет конца.

Одни ищут его в птице, которая есть все птицы разом; другие – в единственном слове или буквах этого слова; третьи – в книге, которая старше арабского языка, на котором написана, и во всем прочем; четвертые – во фразе «Аз Есмь Сущий».

Как универсальные формы схоластики или уайтхедовские архетипы, это существо имеет обыкновение являться и исчезать. Говорят, оно обитает в зеркалах, и смотрящий в них видит его. Иные ловят или угадывают его в ликующей памяти о давней схватке или в любом потерянном рае.

Представим, что его кровь бьется в твоих жилах, что оно живет в каждом из живущих и животворит все живое, что достаточно перевернуть клепсидру, чтобы измерить его вечность.

Оно стережет нас в тёрнеровских сумерках, в женском взгляде, в древней поступи гекзаметра, в неопознанной заре, в месяце на горизонте или в метафоре.

И раз за разом ускользает от нас. Римская надпись блекнет, ночи стесывают мрамор.

О многоликой Андалусии

Всего так много. И стихи Лукана,
и Сенеки тома чеканных строк.
Мечеть и арка. А в тени поток
бурлит у мусульманского фонтана.

Вечерняя коррида. И неистов,

и нежен звук мелодии. Благая
привычка отдыхать, труда не зная.
Кварталы иудеев-каббалистов.

Об Индиях голодные мечты.

И Гонгора златой. А вечерами
беседы с Рафаэлем, пир с друзьями.

И корабли, и шпаги, и щиты.

Хор голосов и бурная стихия —
все в имени одном: Андалусия.

Гонгора

Сраженье – Марс. Светило – Феб, а море —
Нептун, но бог сокрыл сиянье волн,
от глаз моих навеки. Ныне полн
мой дух не Им – кто и Один, и Трое, —
а ветхими руинами. Злой рок:
меня кумиры древние манили.
Я мифом окружен. И сам Вергилий
пленил меня. Я сделал все, что мог.
Вергилий и латынь. Любые строки
в стихах моих суть лабиринты слов,
переплетенья разных голосов,
куда плебеям грубым нет дороги.
В веках увидеть, как летит стрела,
в потоке разглядеть хрусталь текучий,
и перлы различить в слезе горючей, —
чудесней нет на свете ремесла.
Что мне льстецы и дерзкие нахалы?
Я локон в злато превратил – он жив.
И коли есть у Господа архив,
быть может, в нем мои инициалы?

Вернуться я хочу к простым вещам:

воде, кувшину, хлебу и цветам…

Все вчерашнее сон