Синицкий взволнованно смотрел на парторга. Значит, решено. Завтра он, уже на правах техника по приборам, участвует в испытаниях. Ведь это первое в мире путешествие по дну и, главное, на таких глубинах.
— Али Гусейнович, — прерывисто и возбужденно заговорил Синицкий, — это такая большая честь для меня… А изобретателей у нас очень много… Они везде… И у нас в техникуме, даже в вашей подшефной школе. Я думаю, чтобы быть хорошим изобретателем, надо многому учиться.
— Обязательно! — подтвердил Рустамов. — У нас вся страна училась в годы пятилеток. Об этом ты знаешь только из книг. — Он приблизился к Синицкому. — Ты должен навсегда запомнить, что наш, советский, человек воспитан строителем и созидателем. Он заново создавал свою технику после революции, затем в годы пятилеток. Мы же сами делали машины — никто другой. И смотрим мы на них особыми глазами, глазами их создателей: нельзя ли, мол, что-либо в них переделать! И очень хорошо, дорогой мой, — Рустамов радостно взглянул на юношу, — что живет в тебе эта беспокойная жилка переделывать, перестраивать. Так и нужно дальше работать! Мне говорила Саида, как ты изучаешь ее аппараты. Затемняющий козырек приспособил, чтобы лучше видно было, потом автоматическое выключение… Молодец, дорогой! Ты же понимаешь, что каждая новая мысль, помогающая облегчить труд человека, приближает нас к тому времени, о котором мы всегда мечтали. — Рустамов задумался и тихо добавил: — Никто не смеет остановить нас на этом пути! Ну, желаю успеха. — Рустамов встал и протянул руку Синицкому. — Заговорился я совсем с тобой. Да… бывает…
— Али Гусейнович, — озабоченно обратился к нему студент, стараясь достать из кармана диктофон: он застрял в подкладке и, как нарочно, не вынимался. — Я посоветовался с членом вашего комсомольского бюро, с Керимовой, а она направила меня к вам. Надо было бы раньше, но я не выходил из подводного дома… Вот наконец-то, — облегченно вздохнул он и положил на карту Каспийского моря пластмассовую коробочку.
— Слыхал, слыхал, дорогой, — рассмеялся парторг. — Но эти штуки не по моей части…
— Нет, товарищ Рустамов, — оправился от смущения Синицкий, — Мариам сказала, что именно по вашей.
Он нажал кнопку, и из коробочки словно вырвались на свободу два голоса. Они спорили и перебивали друг друга. Студент невольно вспомнил, как Тургенев в шутку сказал об англичанах, что они говорят так, будто бы у них во рту горячая картошка.
«Удивительно похоже», подумал Синицкий, наблюдая за выражением лица Рустамова, внимательно прислушивающегося к словам, вылетающим из коробочки. «Вот опять повторяется какая-то «Сигма», уловил студент знакомое слово.
— Откуда эта запись? — спросил наконец парторг, когда шум удаляющейся машины, словно звуковая концовка в радиопередаче, совсем затих,
Синицкий рассказал.
— Спасибо, Николай Тимофеевич, — пожал ему руку Рустамов. — Очень полезное предупреждение. Оставь здесь пленку и… сам понимаешь: об этом не следует рассказывать.
Когда Синицкий ушел, Рустамов еще раз прослушал запись на стоящем в кабинете большом диктофоне, затем положил пленку в сейф и подошел к окну.
Вдали горели огоньки морских буровых.
По знакомой нам лестнице спускались вниз все наши друзья: Васильев, Мариам, Гасанов, Саида, Нури, Керимов — люди, которых мы хорошо знаем.
— Итак, Мариам, — обратился к ней Васильев, — завтра мы проверим новый электробур уже в подводном доме. Вы настаиваете на максимальной скорости? Основание у ротора выдержит? Мало ли какой попадется грунт…
— Почему вы сомневаетесь? — с обидой в голосе спросила Мариам.
— Вот и обиделась, — улыбнулся Васильев. — Опытный конструктор, а ведет себя, как дитя. Я уже проверил расчеты, но, кроме них, нужна была еще и ваша уверенность. Теперь я спокоен за эту часть дела.
— А за остальное? — с тайным волнением спросила Мариам.
— Это первое испытание, — уклончиво ответил инженер. — Все может быть.
Мариам чуть слышно, словно про себя, повторила:
— Все… может быть…
Спустились по лестнице. Молча пошли дальше по асфальтовой дорожке. Мариам прислушалась. Ей показалось, что издалека, как будто с моря, прилетела ее любимая песня, песня, о которой не расскажешь словами.
— Мне вспомнилась ваша бакинская пословица, — задумчиво проговорил Васильев, также прислушиваясь к песне: — «Тот, кто ел голову рыбы кутум и пил шоларскую воду, обязательно вернется обратно». Я был здесь во время войны…
— А в Ленинград вас обратно не тянет?
— Я его очень люблю. Там я начал работать конструктором. Но с ним у меня связаны тяжелые воспоминания. Во время войны я потерял там семью…