Золотое дно

— Простите, пожалуйста, — робко проговорил Синицкий. — Я бы не хотел, чтобы вы слушали дальше…

— Как вы сюда попали? — уже не помня себя от изумления, закричал Васильев. — Вы же были в цистерне?

— Нет. Нури завернул люк и отправил вверх только мою шляпу. Я вылез из шара раньше, потом постучал. Чуть было в шлюзе не застрял.

— Зачем вы остались? — негодовал Васильев. — Уж не думаете ли вы, что мне доставит удовольствие смотреть на вас, как вы будете задыхаться?

— Что вы, Александр Петрович, я не хотел этого, — стараясь казаться бодрым, возразил Синицкий, машинально вынимая гребенку из бокового кармана.

Руки его дрожали от волнения; он с удивлением взглянул на гребенку, хотел было положить ее обратно, но смущенно улыбнулся и стал быстро причесываться. Ему казалось, что это занятие поможет ему скрыть свое волнение. Он вдвоем с Васильевым… Неужели инженер опять будет упорствовать?

— Александр Петрович, шары еще остались, — умоляюще прошептал юноша. — Я прошу вас…

Васильев молчал. Он задумчиво смотрел на студента.

«Теперь уж ничего не поделаешь. Этот любопытный паренек остался вместе со мной, — с чувством горечи и вместе с тем невольной теплоты подумал инженер. — Мальчуган оказался хитрецом. Он обошел даже Нури, хотя тот всегда говорил, что человек, который его обманет, дня не проживет… Сколько времени этот юноша может прожить без воздуха? Как назвать его поступок? «Комсомолец Синицкий остался в подводном доме ради спасения конструктора Васильева». Так бы можно было написать об этом. Но что это? Подвиг? Не таким мы привыкли представлять его. Подвиг рождается в огне сражений, в дыму пожаров. Мы видели его в светлых образах людей, отдавших жизнь за счастье родины…»

Так думал Васильев.

И вот стоит перед ним юноша с взъерошенными волосами. Он приглаживает гребенкой непослушные вихры, улыбается. Совсем простой, почти мальчик… Он никогда не видел ни бомбежки Севастополя, ни битвы под Орлом. Он не жил во время блокады в Ленинграде и не был комсомольцем Краснодона. В те суровые годы в далекой деревушке на Урале, сидя на полу в заснеженной избе, он складывал из кубиков слово «Родина». Но слова «подвиг» он еще не знал. И только позже о значении этого слова ему рассказали люди и книги.

Васильев снова взглянул на юношу; тот выжидательно молчал. Видимо, он думал, что конструктор сейчас сообщит ему свое решение.

«Да, комсомольцу Синицкому было у кого учиться, — снова подумал инженер. — Но если бы я ему сейчас сказал, что его поступок — правда, может быть, по-юношески слегка сумасбродный — называется подвигом, он бы, наверное, со мной не согласился. Ему кажется, что все это очень просто. Какой же это подвиг? Впрочем, — задумался Васильев, — а разве Керимов, Нури считают иначе?»

— Александр Петрович, — услышал он голос Синицкого. — О чем вы задумались? Честное слово, лучше всего будет, если я замкну рубильник. А там, наверху, вы уж что-нибудь придумаете, как меня отсюда вытащить.

— Послушайте, Синицкий, — обнял его за плечи инженер, — я понимаю ваше благородство, но вы же знаете, что я не покину дом, оставив вас здесь. А погибать вместе, когда один из нас может спастись, по меньшей мере глупо.

— Александр Петрович, но так тоже нельзя! — запальчиво возразил юноша. — Вы меня простите: только капитаны из приключенческих романов вот уж сотни лет во всех книгах тонут вместе с кораблем. А ведь вы… — Синицкий хотел еще что-то сказать, но не нашелся и замолчал.

Васильев сел в кресло и закрыл глаза.

Уже совсем трудно дышать. Практикант, опустившись на стул рядом с инженером, пытался прочесть в свете фонарика выражение его лица.

— Не теряйте времени, Синицкий, — хрипло проговорил Васильев. — Идемте…

— Я прошу подождать. Это не выход. Мы должны выбраться отсюда вместе… А правда, здесь немножко душно… так и хочется открыть форточку.

* * *

Две одинокие фигуры стояли на палубе танкера. По волнам бродил луч прожектора. Вот он остановился на пловучем острове, где краны изогнули свои гусиные шеи, побежал дальше…

— Больше ждать нельзя, — сказал наконец Агаев стоявшему рядом с ним Гасанову. — Возвращаемся обратно. Может быть, удастся спуститься водолазам в глубоководных скафандрах. Запросим Ленинград.

— Если не будет поздно… — Гасанов отвернулся и кивком головы указал на пловучий остров. — Его здесь оставим?

Откуда-то сквозь шум волн донесся крик. Гасанов прислушался. Крик повторился. Агаев тоже слышал его. Выбежали на палубу Нури и матросы.

Луч прожектора перекинулся через левый борт и побежал по лохматым гребням волн. Наконец он замер неподалеку от танкера.

В ярком, ослепительном свете прожектора прыгал рыбачий баркас. На его палубе лежал человек, размахивая рукой; он что-то кричал.

Волны перекатывались через палубу баркаса. Казалось, еще немного — и они утащат за собой незадачливого рыбака. Может быть, остальные уже погибли?

— Шлюпку! — скомандовал Агаев.

В нее прыгнули матросы и Нури.

«Смогут ли они добраться?» думали оставшиеся на палубе, стараясь рассмотреть сквозь водяную пыль лодку, приближающуюся к баркасу.