Золотое дно (сборник)

баха прилипла, и стало как-то не по себе, противно и

страшно: почудилось, что делает последний шаг и по­

следний вздох. Даже простонал неожиданно для себя,

131

словно подрубленное дерево скрипнуло от боли, и, глу­

боко проваливаясь в моховину костыльками, поволок

изношенное тело.

С долгими перекурами, сося вересковую трубочку,

добрался Мартын Петенбург до лодочки, с туманной го­

ловой и гулким, куда-то пропадающим сердцем, оттол­

кнулся от берега, вяло дернул шнур. Мотор чихнул и

замолк, и тогда, свирепея на себя, на свою усталость,

па раскисшее сердце, на нетерпимую боль в пахах, М ар­

тын рванул шнур — мотор дернулся, забурлил, толкая

легкую лодочку, пестерь с ягодами пополз и упал на

днище, где тусклыми блестками скопилась подкисшая

вода.

Голова была словно бы забита ватой; непослушными

руками неловко снял обороты, наклонился, чтобы под­

нять пестерь, и невольно как-то правой рукой убрал газ.

Мотор поперхнулся и подавился. Мартын еще ругнул

тоскливо себя, мол, вот разварня какая — ничего те­

перь толком и сделать не может, и права была Анисья,

что не пускала в лес: сидел бы старый хрыч у порога,

да не совался вон, людей бы добрых не смешил.

Так чертыхался в душе Мартын, подволакивая к се­

бе тяжеленный пестерь, а было неловко тянуть, кул­

тышки оскальзывали по нашивам бортовины, и не во

что было опереться. Петенбург, досадуя, рывком подал

пестерь к себе, и что-то так мучительно и нетерпимо

зажгло в груди, и воздух загустел — не продохнуть, не

напиться им. Брови удивленно вздернулись, открывая

поголубевшие печальные глаза, и с этим удивлением в

лице Петенбург осторожно обвалился на заднем уножье,

удобнее приладив голову и словно бы собираясь уснуть

тут. «Ничего, ничего,— успокаивал он себя вслух, шеве­

ля деревянным языком,— тихо-тихо — до дому, там

Анисьюшка вылечит. У нее добрые руки — вылечит...

А умирать-то бы и погодить нать... Вот и сон... Пожить

бы еще, не нажился... Вот и сон в руку... Анисьюшка

подымет... Анисьюшка подымет...»

Лодочка тихо скатывалась вниз по реке, небо закру­

чивалось— и вдруг, стремительно сорвавшись, косо

пошло вниз: все закружилось в голове Петенбурга, и

ему почудилось, что он взлетел свободно и легко, раски­

нув руки. Он летел вдоль голубого купола, словно при­

вязанный к спасительному концу невидимой нити, воз­

132

дух стремительно обтекал лицо и оставался где-то да­

леко позади крошечными прозрачными облачками, буд­

то там застывало его дыхание. «Господи, как хорошо-

то!.. Как хорошо!»— закричал Петенбург, видя под со­

бой такую знакомую и милую его сердцу землю.

Тихо скатывалась вниз лодочка, губы Мартына еще

шевельнулись и затвердели на выдохе, а глаза под

удивленно вздернутыми бровями сохраняли еще недав­

нюю радость, и что-то живое напрочно закрепилось за

остывшей стеклянной голубизной.

Тихо скатывалась вниз лодочка, потом ее засосал

прибрежный осот, листья куги обволокли смоленые бор-

товины, и река, похлопывая о днище, бежала все даль­

ше. Рука Петенбурга свалилась в воду, и меж пальца­

ми, похожими на коренья вереска, засновали серебри­

стые прозрачные мальки.

14

Герман был непривычно задумчив и скучен. Он си­

дел, опершись спиной о теплую бревенчатую стену, слов­

но бы дремал с открытыми глазами; потом через силу

стянул резиновые, отпотевшие изнутри сапоги и с ви­

димым удовольствием раскинул по земле ноги.

— Где База-то?— наконец, спросил Сашка. Ему на­

доело играть в молчанку.

— Паразит он...

— Может, еще ничего? Он ведь хороший.

— Паразит он... Ты иди лучше уху завари.

Герман ушел в избушку, повалился на нары, заки­

нув за голову бугристые тяжелые руки, сторонне огля­

нулся вокруг и снова подумал: «До осени досижу на

тоне и уйду в море — тоска тут». Прямо перед глаза­

ми, позади нар, стоял деревянный тесаный столб, под­

пирающий потолок. Столб за многие годы был изрублен

и исписан, на нем оставили пометы свои все, кто ко­

гда-нибудь сидел на стане Кукушкины слезы. Есть сре­

ди них и подпись Санахи Коткина, вырезана ножом

угловато и глубоко, до самой срединной мякоти; сейчас

она побурела от времени, словно окрасилась луковым

настоем: САК — Санаха Коткин. Знать, расписался

еще до той страшной истории, ибо и подпись звеньевого

133

Мишки Чуркина тут, сбоку, наискосок оставлена каран­

дашом и сейчас едва видна — какая-то мелкая канце­

лярская завитушка. И вот уйдет Герман Селиверстов на

СРТ, и уже никто не будет знать, что случилось здесь

много лет назад, никто, и подписи эти станут странными

непонятными письменами... Попробуй разобрать, что

САК — это «Санаха Коткин».

Пять лет плавал на СРТ, деревню не навещал, но

вдруг вернулся совсем, молчаливый и угрюмый; люди

поговаривали, что, когда Санаха пришел с рейса, то по

дороге в Архангельск, дескать, его ограбили — взяли

большую сумму денег, и после того он стал якобы за­

говариваться. Первое время к нему приглядывались, в

разговоре старались не вспоминать море, не касались

заработков; но в речах Санаха был как все, сам и на­

просился на тоню Кукушкины слезы, сел туда звенье­

вым; а Герка Селиверстов в том году промышлял на

соседнем стане, самом дальнем, и когда приходилось

бежать домой, то невольно останавливался у Санахи