Золотой человек

– Деструктивные культы – угроза стабильности всякого общества, и наше – не исключение, – заговорил Чай, чинно сложив домиком изящные ладони. – Известные нижние страты недовольны по определению. Сердца их пылают ревностью, завистью к тем, кого Колесо вознесло выше них, а потому они, одержимые жаждой бунта, втайне сбиваются в банды, собираются во тьме ночной, злокозненно извращают общепринятые нормы, наслаждаются, глумясь над основополагающими нравами и обычаями.

– Ага, – согласился Сун-у. – То есть, – поспешно поправился он, – просто диву даешься, как только людям приходит в голову предаваться столь изуверским, отвратительным ритуалам!

Замявшись, он в нетерпении поднялся на ноги.

– Если позволите, я должен идти.

– Не спеши! – рявкнул Чай. – Знаком ли ты с окрестностями Детройта?

– Да, – не на шутку встревожившись, кивнул Сун-у, – однако весьма поверхностно.

Решение Чай принял незамедлительно, по обыкновению энергично.

– Отправляйся туда. Составь подробный письменный отчет о положении дел. Если данная группа опасна, Длани Благочиния следует о том знать. Составляют ее сквернейшие из отбросов общества. Каста техно, – сморщив нос, пояснил он. – Европейцы. Здоровенные волосатые твари. По возвращении жалуем тебе шестимесячную поездку в Испанию, на отдых, покопаться в руинах заброшенных городов.

– Европейцы?! – позеленев, воскликнул Сун-у. – Прошу вас… в последнее время мне нездоровится… нельзя ли поручить это дело кому-то еще?

Чай приподнял бровь.

– Возможно, ты придерживаешься теории Сломанного Пера? Сломанное Перо… да, потрясающе даровитый языковед, я сам получил от него кое-какие наставления. Он, как тебе, безусловно, известно, утверждает, будто европейскую расу следует считать потомками неандертальцев. Будто их невероятная величина, густота волосяного покрова и общее звероподобие свидетельствуют о врожденной неспособности осмыслить что-либо сложнее чисто звериной, горизонтальной структуры общества, и потому прозелитизм в их отношении – пустая трата времени и сил.

Замолчав, он пригвоздил молодого человека к месту строгим, неумолимым взглядом.

– Не имей я необычайной веры в твою самоотверженность, и не подумал бы поручать это дело тебе.

Сун-у с тоской повертел между пальцами бусину четок.

– Хвала Эльрону, – пробормотал он, – вы не по заслугам добры ко мне.

Шмыгнув в лифт, Сун-у под жуткий скрежет то и дело заедающих механизмов поднялся на верхний этаж здания Вышних Покоев и поспешил вдоль коридора, освещенного немногочисленными тускло-желтыми лампами. Спустя пару минут он подошел к дверям канцелярии Чтецов и небрежно махнул внутренним пропуском перед зрительными линзами робостража.

– Бард Фэй-пан на месте? – осведомился он.

– Воистину, – подтвердил робостраж, отодвинувшись в сторону.

Переступив порог канцелярии, Сун-у миновал лабиринт рыжих от ржавчины, вышедших из строя машин и вошел в крыло с теми, что еще действовали. Шурин, сгорбившись над какими-то графиками за рабочим столом, усердно копировал их от руки.

– Да пребудет с тобой Чистота, – вполголоса приветствовал его Сун-у.

Фэй-пан в раздражении сдвинул брови.

– Я ведь сказал, не ходи ко мне больше. Прознает Длань Благочиния, что я пускаю тебя за анализатор ради каких-то частных делишек, меня же на дыбу вздернут!

– Тише, – пробормотал Сун-у, стиснув плечо родственника, и жалобно, умоляюще приподнял соболиные брови. – Больше я к тебе с этим не обращусь, ты же знаешь. Я уезжаю, надолго, а там… взглянуть бы еще разок, напоследок, а? В скором времени Колесо завершит мой круг, так что больше нам с тобой не увидеться, и…

Жалобная гримаса на его оливково-смуглом лице сменилась коварным, хитрым прищуром.

– Ты ведь не захочешь взять на душу подобный грех? Мой час близок, искупить его времени уже не хватит.

– Ладно, ладно, – буркнул Фэй-пан, – только, Эльрона ради, живей!

Сун-у, поспешив к главному анализатору, уселся в расшатанную, обветшавшую клеть, щелкнул тумблерами, приник к смотровым окулярам, вставил в прорезь удостоверение личности и привел в движение стрелку пространственно-временного указателя. Древний механизм, заскрежетав, закашляв, нехотя ожил и принялся отслеживать его личный путь – путь, уготованный ему будущим.

Пальцы Сун-у тряслись, все тело дрожало, с загривка за ворот градом катился пот. Вот он, он сам, собственной персоной, только в миниатюре, бежит, бежит… Бедняга Сун-у! Кроха, малютка, спешащий по делу всего-то восемь месяцев спустя… Измученный, загнанный в угол, он исполнит свой долг, а после, в следующем временном континууме, падет. Обретет смерть.

Оторвавшись от окуляров, Сун-у перевел дух. Наконец биение сердца несколько успокоилось. Узреть собственную гибель – это еще ничего. Это не самое страшное. Из колеи выбивало другое – то, что случилось после.