Золотой корсар

Сколько взглядов, сколько знаков почитания собирала она зачастую во время прогулок, выходить на которые жителям этого дома приходилось уже затемно!

Ни самого палача, ни его помощников в лицо никто из неаполитанцев не знал, так как, отправляясь на «работу», все они гримировались.

Благодаря тому, что жители Неаполя предпочитали сторониться их жилища, вечерами все они могли выходить в город со своими семьями, не опасаясь слежки — да и кто бы осмелился за ними шпионить?

Они посещали кафе, театры, гуляли по красивым проспектам, и тогда Мария, дочь заплечных дел мастера, производила фурор среди молодых и не очень неаполитанцев, которые провожали ее восхищенными взглядами.

Она была гордостью, радостью, честью семьи, которая ее обожала. Отец не чаял в ней души. Один из ее кузенов, приятной наружности юноша, считался ее женихом. Будучи первым помощником, он должен был сменить дядю на его кровавой должности.

С дозволения старших вот уже некоторое время он сопровождал Марию в ее выходах в город; их свадьба была не за горами.

Любящие сердца, они злоупотребляли разрешением гулять вместе и с головой окунались во все те шумные наслаждения, что предлагает вечерний Неаполь.

Карло был без ума от Марии, и судя по тому, с какой нежностью девушка припадала к его плечу, его чувство к ней безответным не было.

Тот, кто видел их стоящими под платанами, что рядами идут вдоль залива, ее — прижимающейся к нему, его — не сводящего с нее взгляда, обоих — таких очаровательных, сказал бы вам безусловно: эти двое любят друг друга.

Вечером того самого дня, когда Паоло узнал о зловещих планах Луиджи, родные палача, спустившись в столовую к ужину, ожидали главу семейства, вызванного в префектуру.

Малыши, как всегда, нетерпеливые, возмущались этим опозданием деда. Матери успокаивали их обещаниями, ласками, всевозможными забавами… но тщетно. Голодное брюхо к учению глухо. Одним глазом детишки смеялись, когда молодые мамаши, пытаясь отвлечь их внимание, били ложками по тарелкам, изображая игру на барабанах, а другим глазом плакали — они хотели свои макароны. Мамаши постарше тоже участвовали в этих уговорах: то они грозили ребятне плеткой, то напевали старые песенки. Самых непоседливых малышей усаживали на колени и рассказывали им сказки. Мужья — странная штука: все, как один, либералы! — вели неторопливую беседу, убивая время в разговорах о карбонариях. Стоявшие у оконного проема Карло и Мария изводили друг друга юношескими шалостями; до ужина им не было никакого дела — те, кто любят, не знают голода.

В какой-то момент вошла кухарка и спросила, подавать ли жаркое, а то оно остывает.

— Опаздывает уже на час! — пробормотал брат главы семейства. — Такого с ним прежде не случалось.

— Возможно, речь идет о казни этой несчастной маркизы, — заметила одна молодая женщина.

— Ей еще даже не вынесли приговор.

— Но что тогда могло задержать дедушку?

— Этот Луиджи бывает слишком многословен.

Детишки пищали, как птенцы, ожидающие в гнезде пищу, и жена палача решилась:

— Накормите самых маленьких! — сказала она.

Но не успели матери, обрадовавшиеся полученному разрешению, им воспользоваться, как дверь открылась и появился палач.

Завидев его, дети разразились радостными криками и бросились его обнимать; то было трогательное зрелище.

Малыши, более пылкие, вцепились в одежды тех, что постарше, в попытке помешать им добраться до деда первыми; с дюжину мальчуганов окружили старика, и каждый из них пытался вытянуть из него заветный поцелуй.

Картина, достойная Греза!

Дедушка — длинная седая борода, светящиеся умом глаза на добродушном лице — взирал на копошащуюся вокруг него шумливую ребятню с умилением, не забыв расцеловать каждого.

В этот вечер он выглядел гораздо более растроганным подобным приемом близких, нежели обычно.

Когда самая молодая из мамаш поднесла к нему крохотную девчушку — самого младшего ребенка в семье, — когда свою порцию шлепков и ласк получили все до единого, он промолвил:

— А теперь — к столу!

Заметив, что глава семьи чем-то удручен, все с беспокойством переглянулись, но никто не осмелился у него спросить, что его так расстроило.

Палач был задумчив и молчалив.

Детишки набросились на еду.

Если не считать парочки препирательств, быстро, впрочем, утихших, они думали лишь об утолении своих достойных Гаргантюа аппетитов: в столь юном возрасте еды много не бывает.

Взрослые хранили молчание.

— Как только дети закончат, — сказал палач, обратив внимание на царившую за столом тишину, — пусть их уложат спать.

Все поняли, что он хочет что-то обсудить.

Мамаши быстренько накормили карапузов с ложечек, укутали в белые простыни, перенесли в люльки и с помощью песен нежно убаюкивали до тех пор, пока те не уснули.

В это время палач сообщил родным печальную новость.

— Завтра, дети мои, — сказал он, — у меня будет тяжелый день.

— Казнь? — спросил кто-то.