Золотой теленок

Такое понятие, как «прямой умысел», формулировалось почти внятно – на уровне советской юридической фразеологии. Указывалось, что обвиняемый «действовал с прямо поставленной контрреволюционной целью, т. е. предвидел общественно опасный характер последствий своих действий и желал этих последствий».

Вовсе же невнятно формулировалось понятие «косвенный умысел». Случаи применения такого термина – это казусы, когда вообще не существовало доказательств, что ставилась преступная цель. Тогда отмечалось: обвиняемый «должен был предвидеть общественно опасный характер последствий своих действий».

До суда, впрочем, могло и не дойти. Инструкции Народного комиссариата внутренних дел разрешали внесудебную ссылку или высылку «лиц причастных к контрреволюционным преступлениям».

Это, кстати, относилось не только к литераторам. К их родственникам и знакомым тоже.

Статья вызвала панику среди писателей. На фоне решений о «чистках» она воспринималась как подготовка очередной серии карательных акций. Причем весьма масштабных.

Защита нападением

На страницах «Литературной газеты» в полемику с Блюмом вступили несколько известных литераторов. Они настаивали, что сатирик, обличая, например, бюрократов, не становится контрреволюционером.

Авторы же «Двенадцати стульев» воздерживались от участия в полемике. У них нашлись заступники: 17 июня 1929 года – в разгар дискуссии о сатире – «Литературная газета» опубликовала статью А. К. Тарасенкова «Книга, о которой не пишут»[78].

На это заглавие и ориентировались советские исследователи. Так, Л. М. Яновская – в цитированной монографии – акцентировала: «Несмотря на осторожное молчание критики, “Двенадцать стульев” были тепло и сразу (“непосредственно”, по выражению Е. Петрова) приняты читателем»[79].

Общепризнанным считается, что после тарасенковской статьи прекратилось «осторожное молчание критиков». Нельзя сказать, что они и раньше молчали, однако в данном случае важнее другое. Редакция «Литературной газеты» выводила «Двенадцать стульев» за рамки дискуссии о сатире. Если пользоваться досоветской терминологией, она выдавала авторам «справку о благонадежности».

Ради этого и была затеяна довольно сложная интрига. Статья Тарасенкова – рецензия на второе зифовское издание романа в 1929 году.

У статьи были все атрибуты рецензии. Основной текст предваряла библиографическая характеристика издания – фамилии авторов, заглавие, жанр, издательство и т. д. Что не могло не удивить читателей: тогда не было принято рецензировать книги с опозданием почти на год. И уж вовсе странно публикация выглядела в еженедельной газете – оперативной по определению.

Вот почему запоздалой рецензии дали заглавие «Книга, о которой не пишут». Оно же было использовано и как название рубрики.

Речь шла о полемике. В редакционном примечании сообщалось: «Под этой рубрикой “Литературная газета” будет давать оценку книгам, которые несправедливо замолчала критика».

В сущности, это была редакционная статья. Редакция «Литературной газеты» объявила не публиковавшимися все предшествовавшие рецензии на книгу Ильфа и Петрова. Можно сказать, рецензентам намекали: о прежних суждениях следует забыть.

Намек обозначался не только посредством заглавия. Еще и первой же фразой: «Коллективный роман Ильфа и Петрова, как правильно отметил Ю. Олеша в своей недавней анкете в “Вечерней Москве”, незаслуженно замолчан критикой».

Нет оснований полагать, будто Тарасенков забыл, что в анкете дана совсем иная характеристика. Там не сказано: «незаслуженно замолчан». Автор выразился куда более резко – книга «оплевана критикой».

Однако в данном случае Олеше незачем было спорить. Хотел, чтобы книгу оценили по достоинству, – вот и хвалебная статья о ней.

Получалось, что и Мандельштам, говоривший о «незамечании», прав. Ему тоже спорить незачем.

Кроме того, начало статьи – оборот «коллективный роман» – это напоминание осведомленному читателю о первом журнальном отклике, где «Двенадцать стульев» рецензент неуклюже обозначил как «коллективное произведение двух авторов». Тарасенков, не называя имени, указал, что оценки в рецензии спорны. По меньшей мере.

«Литературная газета» вводила новые правила игры. Тарасенков опровергал прежние рецензии, не указывая, где они печатались: кому нужно, те и сами догадаются.

Современникам, особенно заинтересованным, догадаться было несложно. К примеру, снисходительный рецензент в «вечорке» писал, что Ильф и Петров «прошли мимо действительной жизни, она в их наблюдениях не отобразилась», роман «не восходит на высоту сатиры», обозреватель в «Книге и революции» называл книгу «холостым выстрелом», а Тарасенков рассуждал о «насыщенном остром сатирическом содержании».

Принципиально новой была у Тарасенкова и главная оценка. Он акцентировал, что «Двенадцать стульев» – «четкая, больно бьющая сатира на отрицательные стороны нашей действительности».