Золотой теленок

XVI конференция ВКП (б), проходившая с 23 по 26 апреля, закрепила победу Сталина. И приняла решение о начале партийной «чистки»[73].

Каждому коммунисту вновь предстояло отчитаться перед специальной комиссией. Там и решался вопрос о пребывании в партии. На той же конференции было принято решение провести «чистку советского аппарата от элементов разложившихся, извращающих советские законы, сращивающихся с кулаком и нэпманом».

Этой «чистке» подлежали все, кто занимал административные должности на предприятиях и в учреждениях. Процедура отработанная: «чистящиеся» на собраниях всех сотрудников отчитывались перед специальными комиссиями. Право выступить, задать вопросы, высказать свое мнение имел любой присутствовавший. Вот тут и «критика», и «самокритика».

Советские поэты, как это было в заводе, реализовали актуальные политические установки на уровне лозунгов. Так, Маяковский 2 июня 1929 года в «Рабочей Москве» опубликовал стихотворение «Вонзай самокритику!»[74].

Речь шла, понятно, о «чистках». Маяковский декларировал: «Не нам / критиковать, крича // для спорта / горластого, // нет, / наша критика – / рычаг // и жизни / и хозяйства. // Страна Советов, / чисть себя – // нутро и тело, // чтоб, чистотой / своей / блестя, // республика глядела. // Чтоб не шатать / левей, / правей // домину коммунизма, // шатающихся / проверь // своим / рабочим низом».

В общем, задача каждого гражданина – проверить «шатающихся». И «левей», и «правей». «Чистки» – устрашение всех «уклонистов». Сохранить должности они могли, вновь отрекшись от Бухарина и Троцкого.

Накануне «чисток» развернулась дискуссия о сатире. Полемику инициировала «Литературная газета». Созданная в апреле 1929 года, она изначально получила статус «проводника политики партии» в области литературы.

В первом номере «Литературной газеты», который вышел 22 апреля 1929 года, была опубликована статья «перевальца» А. З. Лежнева. Главный тезис формулировался в заголовке: «На путях к возрождению сатиры»[75].

Отсюда следовало, что сатира в упадке. Лежнев настаивал, что она постольку актуальна, поскольку возрастает «активность масс».

Пресловутые массы, согласно Лежневу, жаждут покончить с различными проявлениями социального зла, например, ликвидировать пресловутый бюрократизм, а коль так, нужда в сатире «делается все более острой».

Лежнев не оспаривал базовую пропагандистскую установку, подразумевавшую скептическое отношение к сатире. По его словам, «объектов для нее стало гораздо меньше, чем было во времена ее расцвета».

Редакция «Литературной газеты» тоже проявила осторожность. Примечание к статье уведомляло: печатается она «в порядке обсуждения».

Мнение «перевальца» оспорил близкий к рапповскому руководству критик и функционер В. И. Блюм. 27 мая «Литературная газета» опубликовала его статью «Возродится ли сатира?»[76].

Заявив, что возрождение сатиры, чаемое «перевальцем», невозможно, функционер подчеркивал: он не против газетных фельетонов или очерков, где указаны имена осмеиваемых. Согласно Блюму, даже при социализме нужна такая борьба с недостатками – «адресная».

Вредна же, утверждал он, сатира другого типа. «Обобщающая».

По словам Блюма, она никогда не способствовала перевоспитанию или отстранению от должности невежественных чиновников, казнокрадов или мздоимцев. Напротив, в досоветский период она была «острым оружием классовой борьбы. Сатирическое произведение обобщением наносило удар чужому классу, чужой государственности, чужой общественности».

Но, согласно Блюму, положение изменилось. Потому как с октября 1917 года «для нас государство престало быть чужим».

Значит, если сатирическая публикация не «адресная», она способствует возникновению антисоветских настроений. Блюм утверждал, что «продолжение традиции дооктябрьской сатиры (против государственности и общественности) становится уже прямым ударом по нашей государственности, по нашей общественности».

Сатира была неявно соотнесена с «антисоветской агитацией». Преступлением, характеризуемым в пункте 10 статьи 58 УК РСФСР.

Формулировки из УК, относившиеся к так называемым «контрреволюционным преступлениям», были у писателей, можно сказать, на слуху. Отчеты о политических процессах читали регулярно. Пункт 10 статьи 58 формулировался лукаво: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти…».

Возможности интерпретаторов не ограничивались. Считать призывом «к ослаблению советской власти» можно было все, что угодно.

Ну а санкции предусматривались весьма серьезные. До расстрела включительно. Заранее предусмотрены были и попытки доказать, что преступление совершено неумышленно. 2 января 1928 года пленум Верховного суда СССР принял постановление «О прямом и косвенном умысле при контрреволюционном преступлении»[77].