Золотой теленок

Идея журнала формулировалась с учетом специфики политической терминологии. «Бюрократизм, подхалимство» – пропагандистские клише, использовавшиеся для обозначения пороков государственного аппарата. Высмеивание «бюрократов и подхалимов» трактовалось как подтверждение свободы печати в стране. «Двойственность в отношении к окружающей действительности», то есть советскому строю, «пассивное и активное вредительство» приписывались различного рода «уклонистам». В данном случае речь шла о возможности использования сатиры для дискредитации политических противников сталинской «генеральной линии партии».

Административной поддержкой «ответственный редактор» заручился в самой высокой инстанции. У него – особый статус. Не только журналистский. К примеру, 19 декабря 1928 года он на приеме у Сталина. Неизвестно, что именно там обсуждалось, но в «Журнале записи лиц, принятых генеральным секретарем ЦК ВКП (б)», отмечено: «М.Е. Кольцов, фельетонист, газета “Правда”, по литературным вопросам»[69].

Попасть в штат нового журнала могли только те, за кого лично ручался «ответственный редактор». Для авторов «антилевацкого» романа, приятелей опального Нарбута – большая удача.

В политическом аспекте у Ильфа и Петрова тоже многое изменилось к лучшему. Сталин, успешно завершив очередной этап дискредитации Бухарина, счел нужным временно снизить активность «борьбы с правым уклоном» в литературе. А заодно – успокоить недавнего союзника, объяснив ожесточенность полемики чрезмерным усердием непосредственных исполнителей.

Смену курса обозначила, как водится, «Правда». 22 февраля 1929 года там была опубликована установочная статья заместителя заведующего Агитационно-пропагандистским отделом ЦК партии П. М. Керженцева «Об одной путанице (к дискуссии об искусстве)»[70].

По Керженцеву, ошиблись все, обличавшие «правый уклон» в литературе. Потому как некорректно использовали партийную терминологию. Терминологически же корректны лишь суждения «о “советских” и “антисоветских” фактах искусства».

Выглядело это комично: функционер опровергал свои собственные суждения. Например, сказанное им же в статье «Художественная литература и классовая борьба», которую напечатал еженедельник «Читатель и писатель»[71].

Там Керженцев не рассматривал проблемы терминологической корректности. Он призывал противостоять всему, «что можно назвать правым или соглашательским уклоном в нашей литературе».

Керженцев не страдал забывчивостью. Опровергая им же сказанное, выполнял распоряжение генсека. Это обычное проявление сталинской иронии, а заодно – воспитательная мера. Чтобы помнили функционеры: только лидер партии точно знает, когда и какие термины уместно использовать.

Весной 1929 года вопрос о «правой опасности» признан неактуальным. Потому Ильф и Петров опять на подъеме. Они – штатные сотрудники нового журнала, постоянно там печатаются. С ведома и одобрения советских инстанций во Франции готовится издание перевода «Двенадцати стульев». Что до отзыва, напечатанного в журнале «Книга и революция», так рецензент лишь воспроизвел сказанное до него – опять же, счеты с Нарбутом сводил.

Ильфу и Петрову пришло вроде бы время вернуться к продолжению «Двенадцати стульев». Но тут ситуация опять изменилась. 22 апреля на пленуме ЦК партии Сталин выступил с речью «О правом уклоне в ВКП (б)»[72].

Кампания «борьбы с правым уклоном» снова активизировалась. Бухарину был приписан отказ от марксизма: «Понимает ли группа Бухарина, что отказаться от борьбы с правым уклоном значит предать рабочий класс, предать революцию?»

Подразумевалась чуть ли не измена. Сталин утверждал: «Нельзя считать случайностью так называемое шахтинское дело. “Шахтинцы” сидят теперь во всех отраслях нашей промышленности. Многие из них выловлены, но далеко еще не все выловлены. Вредительство буржуазной интеллигенции есть одна из самых распространенных форм сопротивления против развивающегося социализма».

Бухарину и его сторонникам инкриминировалось попустительство «шахтинцам». И не только в промышленности. Такое обвинение – удача для рапповцев. Любую сатирическую публикацию они могли трактовать как «сопротивление буржуазной интеллигенции», поддержанное «уклонистами».

Однако Сталин тут же сформулировал и другую установку. Нельзя, утверждал он, «улучшать наши хозяйственные, профсоюзные и партийные организации, нельзя двигать вперед дело строительства социализма и обуздания буржуазного вредительства, не развивая вовсю необходимую критику и самокритику, не ставя под контроль масс работу наших организаций».

Имелся в виду новый демагогический лозунг – «критика и самокритика». Сталин буквально перехватил лозунги оппозиции, обвинявшей его союзников в том, что они «обюрократились».

Установка подразумевала и угрозу потенциальным оппонентам. Ведь любому функционеру можно было инкриминировать пресловутый «бюрократизм».

Установка функциональна и на уровне журналистики. Любая сатирическая публикация могла быть признана необходимой или контрреволюционной, все зависело от интерпретаторов.