Золотой теленок

«Однако самым забавным в работе критиков является неписаный закон, закон пошлый и неизвестно кем установленный. Сводится этот закон к тому, чтобы замечать только то, что печатается в толстых журналах.

Отчаянная, потная дискуссия развивается вокруг хорошего или плохого рассказа, напечатанного в “Красной нови” либо в “Новом мире”.

Но появись этот самый рассказ в “Прожекторе”, “Огоньке” или “Красной ниве”, ни Столпнер-Столпник, ни Ив. Аллегро, ни Гав. Цепной не нарушат своего закона – не напишут о нем ни строки.

Эти аристократы духа не спускаются до таких “демократических” низин, как грандиозные массовые журналы».

Осведомленных читателей термин «аристократы духа» отсылал к немецкой литературной традиции XIX века, когда он использовался при характеристике идеологов романтизма. Тем комичнее было противопоставление дерзости прежних бунтарей – рептильности журнальных поденщиков.

Связь фельетона с историей критического приема романа «Двенадцать стульев» была очевидна современникам. На что, несомненно, рассчитывали соавторы.

К истории критической рецепции «Двенадцати стульев» непосредственно отсылала читателей и ссылка на «“демократические” низины» – «грандиозные массовые журналы». Роман публиковался в иллюстрированном ежемесячнике «30 дней», а такого рода изданиями критики, по словам Ильфа и Петрова, пренебрегали. Не считали публикации там хоть сколько-нибудь престижными.

Тридцать лет спустя отечественные мемуаристы и литературоведы не вышли за рамки легенды, предложенной «Литературной газетой» и поддержанной авторами «Двенадцати стульев». При осмыслении критической рецензии она стала, можно сказать, фундаментом.

Неважно, в какой мере вариант осмысления, предложенный Ильфом и Петровым, соответствовал реальной ситуации. Важно, что он соответствовал тарасенковской интерпретации. Обозначившей правительственную установку.

Еще раз подчеркнем: установка была в силе до второй половины 1980-х годов. Потому что позволяла соблюдать все еще актуальные запреты на упоминания об антитроцкистских и антибухаринских кампаниях.

Очередные мели

На исходе лета 1929 года Ильф и Петров официально признаны вполне лояльными сатириками. И даже весьма полезными.

Роман «Двенадцать стульев» уже издан во Франции, а 2 августа там опубликована и «Двойная автобиография». В этот день, согласно датировке рукописи, соавторы принялись за первую часть «Великого комбинатора».

Если верить датировке, работа завершена с рекордной скоростью. Понадобились всего три недели. Даже меньше, чем на первую часть «Двенадцати стульев».

Но, как выше отмечено, не 2 августа Ильф и Петров приступили к работе. Они тогда начали переписывать и заново редактировать черновые рукописи. Автограф, считавшийся тогда итоговым, подготовили к публикации. Через три недели уже готовый машинописный экземпляр размечен по журнальным номерам. В конце августа должен был начаться редакционный цикл.

Однако тогда он не начался. Если верить Петрову, из-за того, что «Ильф купил фотоаппарат».

Верить, как отмечено выше, не следует. Другая была причина. Вновь изменилась политическая ситуация.

По обыкновению, тон задала «Правда». 24 августа – на следующий день после того как Ильф и Петров закончили редактуру первой части нового романа – там была опубликована статья «Об ошибках и уклоне тов. Бухарина»[90].

Обвинения, выдвинутые «Правдой», повторили почти все газеты и журналы. Бухаринские установки в области экономики и политики были объявлены «уклонистскими», необычайно опасными в период декларированного Сталиным «обострения классовой борьбы».

Принципиальной новизны тут не было. Да и Бухарин уже покаялся. Однако нэповского идеолога вновь объявили лидером «правых уклонистов».

Теперь это непосредственно соотносилось с литературным процессом. Готовилась новая резолюция «О политике партии в области художественной литературы».

Прежнюю резолюцию, стараниями Бухарина принятую в 1925 году, рапповцы признали устаревшей. Там не предусматривалась монополизация ими власти. Сама идея монополии была отвергнута. Декларировалась необходимость единения всех литературных группировок, «тесного товарищеского сотрудничества»[91].

Новая резолюция должна была утвердить и узаконить первенство рапповцев, отдать под их контроль всю печать. Цель – создание единого Союза советских писателей. Что и означало бы окончание в литературе периода «бухаринского либерализма».

Вот эту концепцию литературного процесса надлежало обосновать посредством соответствующей пропагандистской кампании. Планировался некий аналог «шахтинского дела» – в литературе. Объекты нападения выбирались заранее.

Первый – по старшинству – Е. И. Замятин, добившийся известности еще в досоветскую эпоху. Он и раньше был объектом рапповских нападок.

Замятин стал большевиком еще в 1905 году, прошел тюрьму, ссылку, и, хотя политическую деятельность он вскоре прекратил, связи остались. Ироническое отношение к литературной политике Замятин не скрывал. Его не раз арестовывали чекисты, выручали же давние товарищи, сделавшие функционерскую карьеру[92].