Золотой теленок

Вывод, подчеркнем еще раз, однозначен. Незаконно добытым богатством пользоваться нельзя в СССР, а за границей все равно отнимут. И хорошо, если не убьют беглеца.

Пресловутая заграница не существует для советских граждан. И Бендер словно бы предчувствовал свое поражение, когда еще в беседе с Балагановым рассматривал саму возможность эмиграции: «Все это выдумка. Нет никакого Рио-де-Жанейро, и Америки нет, и Европы нет, ничего нет. И вообще последний город – это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана».

Шепетовка упомянута не случайно. Это, как известно, украинский город неподалеку от польской границы.

Но великий комбинатор не обладает навыками контрабандиста. Опыта удачного перехода границы нет. Вот Бендер и формулирует обобщенный вывод: «Заграница – это миф о загробной жизни, кто туда попадает, тот не возвращается».

Читателям-современникам была ясна аллюзия. Ильф и Петров напоминали прежде всего о сталинском выступлении на XVI съезде партии. Генсек рассуждал о статусе тех, кто бежал за границу или не вернулся из командировки. Иронизировал: «Конституцию СССР мы должны и будем выполнять со всей последовательностью. Понятно, следовательно, что кто не хочет считаться с нашей Конституцией – может проходить дальше, на все четыре стороны».

Значит, выйти можно. Вернуться – нет.

Разумеется, Сталин лукавил. Эмигрировать из СССР было уже нельзя. Возможно было только бегство – тайное пересечение границы или отказ вернуться из командировки. Однако существенно, что статус беглецов генсек признал крайне низким. Постулировал, что надлежит «выкидывать вон таких людей как бракованный товар, ненужный и вредный для революции. Пусть подымают их на щит те, которые питают особые симпатии к отбросам».

Далее генсек развивал тезис. Подчеркнул: «Жернова нашей революции работают хорошо. Они берут всё годное и отдают Советам, а отбросы выкидывают вон. Говорят, что во Франции, среди парижских буржуа, имеется большой спрос на этот бракованный товар. Что же, пусть импортируют его на здоровье. Правда, это несколько обременит импортные статьи торгового баланса Франции, против чего всегда протестуют господа буржуа. Но это уж их дело. Давайте, не будем вмешиваться во внутренние дела Франции».

Сказанное о бремени «торгового баланса Франции» подразумевало, что беглецам не обрести сколько-нибудь приличный статус за границей. Их удел – жить на скудные пособия, выдаваемые противниками СССР.

Если соотнести выводы генсека с бендеровским афоризмом о загранице, связь очевидна. Сталин политически интерпретирует бегство из СССР как получение статуса «отбросов», можно сказать, путь на свалку, ну а великий комбинатор трактует это мифологически – небытие, смерть.

Великий комбинатор пересек границу небытия и сумел вернуться. Однако проиграл все. Согласно рукописи, подготовленной для журнала, избитый и ограбленный Бендер, вернувшись на советскую территорию, заявляет: «Придется переквалифицироваться в дворники»[158].

Ставший дворником великий комбинатор – символ абсурда. Речь идет не о планах. Бендер констатирует, что он, спасаясь от гибели, вернулся туда, где у него нет перспектив социальной реализации. И заменить ее нечем. Любовь он тоже проиграл. Значит, небытие.

Выбранный Ильфом и Петровым символ отражал колебания общественного мнения на рубеже 1930–1931 годов. Связаны они с «процессом Промышленной партии».

25 ноября 1930 года в Москве начался этот судебный процесс. Обвинитель рассуждал о якобы созданной инженерами конспиративной организации, ставившей целью уничтожение советской промышленности и подготовку вторжения иностранных армий – с последующим захватом власти.

Согласно материалам периодики, инженерский заговор объединил «буржуазных специалистов» чуть ли не всех наркоматов. Угроза, стало быть, весьма серьезная.

Закончился суд 7 декабря. Подсудимые с предъявленными обвинениями согласились. Шестьдесят лет спустя было официально признано: дело «Промпартии» – такая же фальсификация, как «шахтинское дело»[159].

Однако осенью 1930 года речь шла о чекистском триумфе. Газеты фиксировали этапы судебного разбирательства, и результаты подразумевались. Нарастала истерия ненависти. Авторы статей требовали максимального наказания для «вредителей».

Параллельно выдвигались требования окончательно разоблачить и наказать возможных пособников – «уклонистов» различного толка.

Настроения большинства интеллектуалов были вполне пессимистическими. А итоги обеих кампаний оказались неожиданными.

Расстрельные приговоры были. Но, по решению правительства, вместо смерти – лагерный срок. Такая замена интерпретировалась прессой как проявление гуманности. Позже – еще и дальновидности. Инженерам создали в неволе условия, позволявшие решать сложные технические задачи. Вскоре освободили – как искупивших вину «ударным трудом».