Золотой теленок

Преследование «уклонистов» тоже завершилось без особой жестокости. Да, Рыков лишился должности председателя СНК, из Политбюро ЦК ВКП (б) он был выведен, оказались вне административной элиты и другие сталинские оппоненты. Но обошлось без карательных мер, предусмотренных уголовным законодательством. Даже партбилеты сохранили те, кто публично отрекались от прежних взглядов и недавних единомышленников.

Это опять же интерпретировалось как проявление гуманности советского руководства. Согласно утверждениям генсека, оппозиция более не существовала.

Подчеркнем, что исследователи оспорили такие интерпретации судебного процесса и пропагандистских кампаний. Характерны с этой точки зрения выводы Флейшмана. В монографии, цитировавшейся выше, отмечено, что «действительной целью эффектной судебной инсценировки было не исправление правосудия, но симуляция общенародного единодушия, атмосферы гражданского экстаза, – безотносительно к содержанию вызывающих ее лозунгов»[160].

Цели маневра конкретизировал и Хлевнюк – в упоминавшейся выше монографии. Согласно его осмыслению, «Сталин пока не хотел и не мог идти на более решительные меры. Все провокации и “разоблачения” этого периода преследовали сравнительно скромные цели: создать условия для окончательного подавления оппозиции, запугать всех недовольных и колеблющихся»[161].

Запугать удалось. Вышедшие на свободу «вредители» и сохранившие партбилеты «уклонисты» стали, по сути, заложниками. Им в любой момент могли припомнить былые прегрешения, а заодно и новые инкриминировать. Так что уцелевшим надлежало демонстрировать не просто лояльность – покорность. Конфликты исключались, планы дальнейшей социальной реализации утратили актуальность. В общем, тупик.

Новая редакция финала соответствовала этим настроениям. Подчеркнем еще раз: Бендер не описывает свои планы, а констатирует, что дальше не жизнь – выживание. Надежд уже нет. Безысходность, тупик. Что и отражает упоминание о дворнике.

Оптимизм исключен. Меж тем Луначарский намекал, что самый обаятельный герой дилогии может и должен измениться – «при гигантской очищающей силе революционного огня».

Луначарский давал совет Ильфу и Петрову. Но они так и не принялись за новый роман, где великий комбинатор оказался бы «строителем нового будущего».

Отметим, что в журнальной публикации изменена последняя фраза новой редакции финала. Бендер заявляет, что «переквалифицироваться» ему придется «в управдомы».

Это воспроизведено в первом книжном издании. Аналогично – в последующих. Нет оснований полагать, что изменения внесены по инициативе Ильфа и Петрова. Они свою точку зрения в рукописи высказали. Там финал трагический.

Инициатива замены была редакторская. Прагматика – убрать трагический пафос, который мог бы обусловить сочувствие к проигравшему, но по-прежнему обаятельному герою.

Для этого последняя фраза романа была заменена другой, взятой из финальной главы первой редакции. Той, где сказано про управдома. Вот так исчезло значимое упоминание о дворнике, символизировавшее окончательное поражение. Получилось, что Бендер планирует новые аферы – на бюрократическом уровне. Ильф и Петров, согласно рукописи, не это имели в виду.

Поставив задачу подготовки текстологически корректного издания, мы воспроизвели тот вариант последней фразы, который фиксируется беловой рукописью. Что и отражает книга, впервые опубликованная в 2000 году издательством «Вагриус»[162].

Уместно подчеркнуть: мы воспроизвели решение Ильфа и Петрова. Мнение редакторов-цензоров, готовивших прежние издания, не учитывали.

Похождения эпиграфа

Принято считать, что выбор эпиграфа соотнесен с основной идеей художественного произведения. Или же той его части, которую предваряет. Стало быть, подразумевается некая установка, важная для читательского понимания.

Такое мнение, складывающееся хотя бы при освоении школьного курса словесности, обычно не аргументируется. Меж тем эпиграф не всегда непосредственно относится к содержанию художественного произведения. Характерный пример – впервые изданный в 1922 году роман И. Г. Эренбурга «Жизнь и гибель Николая Курбова»[163].

Роман предваряют два эпиграфа. Первый – формула решения квадратного уравнения, второй – строка из уличной песни:

Цыпленки тоже хочут жить.

Анализируя историю романа уже на исходе XX века, Б. Я. Фрезинский утверждал, что смысл каждого эпиграфа не был важен современникам автора. Даже те, кто не освоили курс алгебры, или же напрочь забыли освоенное, не искали разъяснений в учебниках. Ориентировались на школьное представление о писательских подсказках. Коль скоро любая математическая формула внеэмоциональна, а песня с необходимостью подразумевает эмоциональное восприятие, – значит, подсказано читателям: роман – про сочетание несочетаемого[164].

Расхожее мнение о методах и адресатах писательской подсказки оспорил С. Д. Кржижановский. Его статья «Искусство эпиграфа» написана во второй половине 1930-х годов[165].