Золотые ворота. Черное солнце

— Значит, дед, который вырастил меня, тоже предатель? А я, честно говоря, никогда этого не замечал.

— При чем тут дед?

— Да при том, что он был одним из тех, кто стал на баррикады против вашей Центральной рады. Видел у него шрам на лбу? Вот чем вы одарили его. А еще говоришь: народ вас предал…

— Никогда не понять хода истории тому, кто пытается смотреть на нее через узкие щелки судеб отдельных лиц. Историю надо уметь видеть абстрагированно от личностей.

— В этом и заключалась ваша трагедия, что вы смотрели на трудящихся как на какую-то абстракцию и не прислушивались к их голосу. А вот большевики…

— Большевизм чужд истинному украинцу!

— Ну, это еще вопрос, кого считать истинным украинцем. Сахарозаводчику Терещенко или банкиру Семененко большевизм, конечно, чужд и даже ненавистен. А трудовой человек по своей природе — большевик. Какая, например, моему деду разница, кто будет сосать его кровь — украинский буржуй или русский? Он вообще против буржуя! Поэтому национальное освобождение для него немыслимо без социального.

Рехер усмехнулся. Если бы Олесь пристальнее присмотрелся к его бледной усмешке, то безошибочно сумел бы прочитать: «Так вот каковы твои духовные основы, сын. Пока я рассказывал о своих мытарствах по тюрьмам и ссылкам, твои глаза светились сочувствием и восхищением. А как только стал раскрывать свои взгляды на дело национального освобождения, ты сразу же ответил огнем. Что ж, это хорошо, что ты защищаешь собственное понимание истории. Правда, оно наносно, но это не страшно. Жизнь развеет их, как развеяла уже не одного такого пылкого юнца. И я не останусь в стороне от этого. Теперь я знаю такое оружие и сумею кое-что противопоставить…»

— Ты повторяешь, Олесь, большевистские концепции, — сказал он спокойно, даже лениво, и снова окутался облаком дыма. — Но не забывай, что Украина испокон веков была помойкой для Европы. На протяжении столетий более развитые народы выметали сюда всякий людской хлам. Носители самых страшных общественных болячек сползались отовсюду к берегам Днепра. Конечно, при таких условиях здесь и не могла сформироваться сильная духом нация. Это была скорее навозная куча, на которой мог буйно произрастать только куколь…

Олесю хотелось одного: поскорее закончить этот разговор. Но Рехер по-своему расценил его молчание. Он думал, что сыну нечего возразить и в глубине души он даже соглашается с его доводами. Поэтому еще более пылко стал развивать свою точку зрения: