Золотые ворота. Черное солнце

— Дмитро Крутояр… — лицо Рехера смягчилось. — Нет, я никогда не был похожим на этого человека. Я не мог нарушить клятву… Украину я, собственно, забыл давно. Воспоминания о ней вышелушились из моего сердца, как вышелушивается старый, засохший струп. Моей новой родиной стала Германия. Именно Германия! Там мне удалось встретить бывшего одноклассника по Одесской гимназии Альфреда Розенберга. Он познакомил меня с идеями немецкого возрождения. С помощью его друзей по партии я принял немецкое подданство и без остатка отдался делу возвеличивания родины моей покойной матери. А разве ты на моем месте поступил бы иначе?

Ответа не последовало.

С горечью отметил Рехер, что разговор ничуть не сблизил его с сыном. Олесь так и остался верен своим убеждениям, далеким и чужим. «А чего я, собственно, хотел? Не мог же я рассчитывать за один вечер выбить из сознания мальчика то, что вколачивали в его голову двадцать лет… Что же, если его не убеждают слова, то убедят дела. Увидим, что он запоет, когда лучше разглядит тех, кому поклонялся. Для этого достаточно ему распознать Шнипенко. И я помогу ему в этом!»

После того как за Рехером закрылась дверь, прошло немало времени, а Олесь все сидел за письменным столом, опустив голову, и никак не мог осознать: в самом ли деле состоялась эта встреча или это был лишь фантастический сон? Уже опустились сумерки, а он все продолжал сидеть, опустошенный и равнодушный. Сердце его оставалось пустым и холодным после разговора с отцом. Вот если бы мама вернулась…

Вышел в гостиную. В углу, напротив окна, горбился на табурете Петрович. В правой руке у него зажат нож, в левой — обструганная дощечка. Видно, что-то мастерил Сергейке. Но, услышав шаги, обернулся. Олесь остановился посреди комнаты и не сводил глаз со старшего товарища. Они смотрели сейчас друг на друга, словно после продолжительной разлуки.

— Ты слышал наш разговор?

— Все слышал.

— Что скажешь?

— Ничего. Слова тут излишни.

— Да, ты, вероятно, прав, не в словах дело. — Олесь провел ладонью по лицу. — Ну и судьба же… О, если бы мы могли выбирать себе отцов!

— А мне кажется, что таким отцом, как у тебя, теперь надо дорожить.

— Дорожить? — не понял Олесь своего собеседника. — Что ты хочешь этим сказать?

Петрович отложил нож, стряхнул с колен стружки.

— Не горячись! Я знаю, что ты никогда не станешь единомышленником и сообщником своего отца. Слышишь, твердо верю! После школы, которую ты прошел…

— Об этом нечего и говорить. Но ведь люди… разве они поймут? Вон погляди на деда: закрылся в каморке и глаз не кажет. Не догадываешься почему?

— Такое случилось не у тебя первого… Только я бы советовал тебе все тщательно обдумать и не выступать против своего отца с открытым забралом. Более того, надо всячески крепить дружбу с таким человеком.

Олесь посмотрел на него с удивлением.

— Что, попытаться привлечь его?

Петрович предостерегающе поднял руку.

— Не думаю, чтобы это было возможно. Ненависть не рождает любви! А он уже давно отрекся, возненавидел и свой народ, и свою родину. Нет, нет, такие не меняют своих убеждений. Впрочем… Не думаю, чтобы берлинские главари простили ему полуславянское происхождение. Они цацкаются с ним до поры до времени, пока он им нужен. А когда дойдет до дела… Но спешить с этим никак не следует. Если это и произойдет, то только после того, как гитлеровское корыто начнет разваливаться.

— А что делать сейчас?

Петрович вынул кисет и предложил Олесю закурить. Свертывали цигарки молча. И только после того как по комнате поплыли сизые полосы табачного дыма, Петрович прошептал:

— Что тебе делать, спрашиваешь? Ни в коем случае не чуждаться отца. Если ты действительно готов всего себя без остатка посвятить нашему общему делу, то должен понять: такой человек чрезвычайно ценен для подполья. Через него мы получим возможность время от времени заглядывать в святая святых оккупантов. А что он отлично информирован, посвящен в их тайны, сомнений быть не может. Розенберг возле себя пешек не держит. Нет, нет, твой отец — птица большого полета. И мы должны воспользоваться его осведомленностью… Я понимаю: для тебя это нелегкое испытание, но когда речь идет о жертве во имя Родины…

— Агитация не нужна, Петрович. Об этом мы условились еще в Дарнице. Я согласен.

— Я так и думал. Прежде всего, будь осторожен. Крайне осторожен!

— И это все?

— Пока что достаточно. А я твой дом оставлю. Чтобы не мешать его визитам.

— Оставишь? — нахмурился Олесь. — Неужели это нужно для дела?

— Нужно. Я уверен, что для «безопасности» за вашим домом будет установлен надзор. Не сомневаюсь, что меня начнут изучать. Нет, я должен оставить ваш дом.

— А где же мы будем встречаться?

— Встречаться будем, Олесь, редко. Связь держать придется с помощью «почты». Но об этом потом. Сейчас пойдем к Гавриле Якимовичу. Надо успокоить старика…

X