Золушки из трактира на площади

Нынче Туча была слегка навеселе. Одарила Матушку смачным поцелуем и двуспальным комплектом дорогого батистового белья, заняла любимый столик у двери — чтобы наблюдать за входящими и комментировать незнакомцев, и потребовала пива.

— Одним гостем у нас вечером больше! — вздохнул Пиппо, выглянув в зал и узрев Тучу в платье, полосатом, как арбуз. — Вилен, пригласи Питера на ужин!

— Это еще зачем? — неожиданно зарделась та маковым цветом.

— Будет кому Тучу домой тащить, — захохотала старшая Гретель, — а ты подмогнешь. Все удовольствие — друг об друга боками потереться под тяжестью госпожи Клозильды!

Виеленна бросила на сестру убийственный взгляд, стянула с гвоздя плащ и… отправилась к Питеру в кузню, благо идти было недалеко.

— А ты не слушай! — повар одарил Веся подзатыльником. — Иди барашка замаринуй на вечер… Ишь, уши навострил, малолетка клыкастый!

Бруни, скинув поднос с грязной посудой в чан, повернулась к Ровенне.

— Я пойду, посижу с ней немного. Раз она пива требует, а не вина, значит, опять влюбилась!

— Упаси меня Пресвятые тапочки от всех любовей! — отрезала старшая Гретель. — Одна головная боль от них и задержки, и никакой пользы!

Матушка тяжело вздохнула. После бессонной ночи голова у нее, и правда, побаливала. Правда, задержек еще не случалось, несмотря на то, что с Каем она спала уже пару месяцев и ничего супротив возможной беременности не предпринимала.

Поймав себя на мысли о ребенке от любимого, Бруни до крови прикусила губу и прихватила две кружки пива вместе одной. В конце концов, день рождения у нее сегодня или нет?

— Девонька, — икнув, приветствовала ее Клозильда. — Ты — мыльная пена для моей души, о-дэ-колон для моего сердца! Давай сюда!

И она совершенно по-младенчески замахала толстыми, в перетяжках, руками.

Бруни умудрилась всучить ей кружку с пивом, не пролив ни капли, и присела напротив.

— Давай выпьем за любовь! — уже дважды икнув, предложила Туча. — Это такое чуйство… Чуйство полета! Когда есть это чуйство — душа поет псалмы! ‘О, богиня чертогов пресветлых, в мягких ботах ступая по миру, Ты ласкаешь лошадок рассветных, И терзаешь души моей лиру!’

Клозильда так и говорила ‘чуйство’. И вот это самое ‘чуйство’ неожиданно привязалось к Брунгильде, как банный лист известно к чему. ‘У меня такое чуйство к Каю, — выскочила мысль, — такое чуйство!..’

— Тьфу ты, напасть! — шепотом выругалась Матушка и, стукнув кружкой по кружке распевающей псалмы Тучи, сделала порядочный глоток.

Под ставший бессвязным шепот Клозильды о светлом чуйстве, делающем жизнь краше, и о кровяной колбасе, которую прачка обожала, Бруни тоскливо потягивала пиво, поглядывала в окно и поддакивала в особо метафизические моменты диалога. И поминутно ловила себя на том, что ждет, не покажется ли на площади знакомая высокая фигура в простом черном плаще.

Когда посетителей прибавилось, Матушка, чмокнув Клозильду в пухлую щеку и еще раз поблагодарив за подарок, поспешила на кухню.

В этот вечер трактир закрыли на пару часов раньше. Сдвинули несколько столов, накрыли праздничный ужин. Пип отправил именинницу переодеваться, а сам остался встречать гостей — кроме уже подошедших Томазо Пелевана, его жены и троих детей, одинокой тоскующей Клозильды, Григо Турмалина, оглядывающего стол с предвкушением в глазах, Виеленны со красным от смущения Питером, должны были прибыть Ванилла и ее младшая сестра Персиана с мужем и детьми, а также Висту Вистун — глава Гильдии гончаров. Последний в трактир заходил редко, но постоянно заказывал обеды на вынос, а к мерзавчикам так привязался, что покупал их почти столько же, сколько весь королевский двор.

Бруни ждала, что Ванилла появится пораньше и поможет ей сделать красивую прическу — набралась она куаферского мастерства у дворцовых горничных. Однако подруга запаздывала. Снизу уже доносились радостные крики двоих внуков Пиппо, приведенных Персианой, а сестры слышно не было.

Матушка надела праздничное платье — белое, в мелкий синий цветочек, и переплела косу. Взглянула на себя в зеркало. Вспомнила ту… незнакомую гордячку в драгоценностях. Насмешливо фыркнула и поспешила вниз.

Зал был ярко освещен. Мягкий свет свечей делал тени глубже, а краски — ярче. Винные бутыли на столе блестели, будто натертые воском. Фрукты и зелень источали аромат. Дети бегали вокруг сдвинутых к стенам столов и верещали. Их не сколько привлекали яства — по крайней мере до десерта — сколько возможность сложить из стульев пиратский корабль или королевский дворец и устроить потасовку.

Висту Вистун — маленький человечек с грустными глазами и длинным носом, похожий на печальную крысу, преподнес Матушке два собственноручно сделанных вазона для цветов в форме раковин. Установить их предполагалось у входа в трактир. Томазо, обожавший, как это ни странно, цветы, пообещал Бруни дать рассаду от тех буйноцветущих кустов герани, что украшали здание его Гильдии.

— Вы пьете, мастер Висту? — икнув, поинтересовалась у него Туча Клози, усадила рядом с собой и безапелляционно довершила: — Сегодня пьете!