— Иллюзия, говоришь? — невольно скопировал Гридин манеру красноармейца Сухова. — Блок-пост это иллюзия? Ты знаешь, я так не думаю.
— Теряем время… — вздохнула девушка.
Герман прищурился:
— Знаешь, что, милая? По-моему, тебе позарез надо кого-то оттуда вытащить. Тайком. Кого именно, почему тайком, и зачем это тебе или кому-то еще нужно, и кто ты — не знаю. Может, все-таки давай начистоту, а? Мы ведь, как я понимаю, партнеры? Или как?
Девушка вновь вздохнула и метнула на него взгляд исподлобья:
— Долго объяснять… Да вы и не поверите, у вас ограничитель в голове. А вот там, — она мотнула головой в сторону автостанции, — сами все поймете. Все вопросы отпадут, честное слово!
— Да? — с иронией произнес Гридин и вновь скопировал Сухова: — Все вопросы, говоришь? Думаю, там вообще все отпадет, и голова с ограничителем тоже.
Он посмотрел через плечо. Автоматчики снова расхаживали вдоль веревки, за которой находилось что-то смертельно опасное. Сирена молчала, — но разве будет она реагировать на такое? Это же не выстрел, не кирпич с крыши, не убийца за углом с ножом в руке, а… А — что?…
Гридин взобрался на ограждение, на то место, где до того сидела Ира. Хорошее настроение улетучилось, жизнь теперь представлялась довольно ядовитой штукой. В ней было место подвигу, а подвигов Герману совсем не хотелось.
— Ну зачем вы рассаживаетесь, Герман? — упавшим голосом спросила девушка. — Нужно идти. Ведь совсем немного осталось. Дворами пройдем, я дорогу знаю.
— Прямиком на небеса, — усмехнулся Гридин и тут же согнал с лица улыбку. — Подожди-ка, детка. Мне подумать надо. Хорошо подумать.
Вокруг было тихо и как-то обреченно. Теперь задание Гридину совершенно не нравилось. Совершенно.
21
Работа у Зимина шла со скрипом, потому что думалось ему совсем о другом. Промаявшись с полчаса, он решил прибегнуть к уже опробованной уловке. Отложил казавшийся бесконечным текст о разветвляющихся мирах и выбрал другой — коротенький рассказ. И пошел на него в атаку, как «Спартак» на «коней».
Добравшись до финальной точки, вернее, многоточия, он откатил было кресло от стола, намереваясь перекурить, но спохватился, что упустил из виду название.
У автора рассказ назывался простенько: «Good night!» — «Спокойной ночи!» Однако Зимина такая серенькая «шапка» не устраивала. Вновь придвинувшись к столу, он еще раз пробежался по тексту глазами.