Зоопарк на краю света

Они поступали точно так же, как Хуа Госян, когда он только-только прибыл в Гуйхуа: прилежно исполняли свои обязанности, но, вместо того чтобы говорить с народом, говорили в пустоту. Кто последует за тобой, если ты не способен завоевать людские сердца? Что правильнее: идти к своей будущей пастве или сделать так, чтобы она пришла к тебе сама? Этот принципиальный вопрос был предметом острой полемики, в том числе среди конгрегационалистов.

Каждый раз, когда преподобному вспоминались эти споры, он не мог не порадоваться собственной находчивости. Как здорово он придумал с зоопарком в степи – вот оно, разрешение извечной дилеммы, лучше любого кинопроектора, способ простой, древний, известный со времен Адама и Евы.

Преподобный Кэрроуэй осуждал методы французов, голландцев и англичан и верил, что сам он положит начало «новой эпохе». Он гордо выпрямил спину, точно генерал, окидывающий взглядом войска, или Моисей, уводящий соплеменников из Египта. Преподобный знал, что христианину подобает смирение; но все-таки в нем нет-нет да и проскальзывало легкое самодовольство.

Миссионер и смотритель зоопарка в одном лице был так уверен в себе, что викарий не стал ему возражать. Англиканец не мог не признать: из всех, кто за десять с лишним лет уезжал в Чифэнский округ проповедовать, этот священник был самым энергичным. Состарясь и ослабев, викарий сделался особенно восприимчив к бурлению чужой жизненной силы. Он вдруг увидел словно наяву: в степи разгорается пожар, ослепительно-яркие языки пламени принимают звериные очертания, пытаясь поглотить все, до чего доберутся.

Старик на минуту задумался, с трудом встал и помолился за этого отчаянного американца. Затем он склонился над столом, взял кисть, написал на китайском письмо и аккуратно его сложил.

В Чифэне, произнес викарий, он успел обратить в христианство лишь одного местного жителя, человека по фамилии Ван. Когда поднялся мятеж, связь с Ваном прервалась, и больше викарий ничего о нем не слышал. Если его вера еще не ослабла, он может прийти преподобному на подмогу.

Преподобный Кэрроуэй благодарно поклонился – как-никак, викарий принадлежал к другой конфессии и все же с готовностью протянул руку помощи, чего миссионер никак не ожидал.

Яркие лучи солнца заглянули в витражные окна, осветили просторный зал, создавая атмосферу таинства. Преподобного посетила новая причудливая мысль – он порывисто сжал руку викария и предложил отправиться в Чифэн вместе с ним.

– Я помогу вам пройти начатый путь до конца, – сказал он.

Викарий с горькой усмешкой отказался, он был стар и духом, и телом и уже не мог взвалить на себя такую ношу. Повернувшись к комоду, он открыл ящик, вынул оттуда полбанки кофе – последние запасы – и отдал преподобному.

– Я буду за вас молиться, но эту горькую чашу вам придется испить одному.

Так, с банкой кофе и письмом за пазухой, преподобный Кэрроуэй покинул храм на Дабэйгоу. Спускаясь по ступеням, он вдруг услышал за спиной громкий колокольный звон.

Колокол пел хрипло, будто впервые после долгого молчания, в ритме сквозила похоронная скорбь, отчего даже редкие облака замедляли в небе свой ход. Преподобный Кэрроуэй обернулся, поднял глаза на колокольню: там, наверху, в колокол исступленно била согбенная фигура.

Миссионера охватило предчувствие, что этот звон – нечто большее, чем проводы в дорогу.

И стало так

Глава 4 «Море»

Наутро обоз снова двинулся в путь.

По указу старины Би кучера свернули с тракта и направили телеги вдоль реки на северо-запад, к Муланьским пастбищам. Колеса грохотали по неровной тропе, высокие стены Чэндэской управы остались далеко позади. До преподобного доносился рокот волн Улехэ – звук, который скрашивал одиночество и создавал подспудное ощущение безопасности.

Близость реки означала неисчерпаемый запас воды – настоящее спасение для тех, кто в летнюю жару везет зверей. Счастливица, белая слониха, бодро и весело следовала за повозкой старины Би. Пока она видела, как из речной глубины выныривают на поверхность белые пузырьки, ничто не могло поколебать ее безмятежность. Ей так полюбилось купание в реке, что она и к самой Улехэ испытывала нежные чувства.

Как только путешественники делали привал, Счастливица тотчас шла на берег, втягивала длиннющим хоботом воду и смывала с себя дорожную пыль. Порой она направляла прохладные струи на Стражника и других животных, и тогда даже главные строптивцы, тигровые лошади, охотно подбирались поближе, лишь волнистый попугайчик спешил убраться восвояси.

Теперь обоз останавливался гораздо чаще, чем раньше. Не потому, что Счастливице не терпелось порезвиться в реке – просто тропа была настолько убитая, что кучерам то и дело приходилось тормозить и осматривать тележные ступицы и оси, чтобы колеса не развалились по дороге.