Зоопарк на краю света

Щеки Толстяка-настоятеля по-прежнему ходили ходуном, как будто он что-то ел, но, увы, во рту у него было пусто. Преподобный протянул ему ломтик вяленого мяса, Толстяк встрепенулся, схватил угощение и с довольным видом принялся жевать.

– Все предрешено, – проговорил он невнятно, с набитым ртом. – Вы, отец, поклоняетесь Богу, не тревожьтесь из-за нас, буддистов.

– Я придумаю, как вас отсюда вызволить, – громко сказал преподобный, вцепившись в решетку. – Вам здесь не место.

Толстяк-настоятель расхохотался, да так, что выронил изо рта кусочек мяса. Отсмеявшись, он подтолкнул вперед Хуэйюаня.

– Если уж вы хотите вернуть долг, вот, отец, возьмите-ка к себе этого ма лого. Он все-таки не такой, как мы.

Остальные монахи обвинялись в том, что были в прошлом хунхузами, однако Хуэйюань присоединился к ним лишь после восстания Цзиньданьдао, а потому, пожалуй, мог избежать казни. Преподобный еще не успел кивнуть, как Хуэйюань вдруг страшно разволновался. Он ухватился за край одежды настоятеля и умолял не прогонять его. Толстяк погладил его по голове и вздохнул:

– Дурень! Разве не там твой прежний наставник?

Хуэйюань не вставал с колен. Толстяку ничего не оставалось, кроме как отпихнуть его в сторону.

– Всем хорош ученик, одна беда – упрямый, настоящего буддиста из такого не слепишь. Ладно, пусть уж будет под моим присмотром. Возвращайтесь домой, отец.

Видя, что и учитель, и ученик стоят на своем, преподобный Кэрроуэй высказал новую идею:

– Я отправлю телеграмму Саран Оюун, она обязательно поможет.

Толстяк-настоятель покачал головой.

– Храму Ма-вана пришел конец, судьба наша решена, и никому из людей не под силу это изменить. Держитесь от нас подальше, и вы, и Саран Оюун, а не то подпортите себе карму, и тогда, боюсь, наши товарищи из зоопарка потеряют покой. Запомните это! Запомните!

Глазам преподобного стало горячо, борода едва заметно задрожала. Толстяк-настоятель осклабился, прищелкнул вдруг языком и протянул через решетку правую руку, затем положил ее на плечо преподобного и машинально впился пальцами в ткань рясы. В ту же секунду преподобный Кэрроуэй ощутил, что в монахе кроется нечто дикое.

Впрочем, это чувство, мелькнув, тотчас прошло. Толстяк-настоятель убрал руку.

– Да, все перевернулось вверх дном. А ведь я так и знал, что надо было не вас звать в храм Ма-вана, а самим перебираться в зоопарк. Славно у вас там.

Преподобный Кэрроуэй хотел было ответить, но Толстяк-настоятель махнул рукавом и побрел обратно в угол. Преподобный повернулся, чтобы уйти, и уже сделал несколько шагов, когда у него за спиной вдруг заговорил нараспев Хуэйюань. Миссионер сразу понял: заключенный читает не сутру, а столь знакомый отрывок из Послания к Римлянам.

– Ибо что́ можно знать о Боге, явно для них, потому что Бог явил им. Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы, так что они безответны.

Преподобный оглянулся. Угол тюремной камеры тонул во мраке, людские силуэты были еле различимы. К тому времени, как священник вышел наружу, голос Хуэйюаня перестал быть слышен.

Преподобный Кэрроуэй в скверном настроении возвратился в зоопарк. Не заглянув к животным, он уединился в часовне и вознес за монахов молитву. Хлопнула дверь, преподобный обернулся – у порога стоял сторож в черном плаще с капюшоном, в конической шляпе; от него исходила грозная сила.

– Вы были у настоятеля? – спросил он хриплым голосом, грубым как песок, заметаемый ветром в расщелину горы Хуншань.

Миссионер подробно рассказал о том, что видел. Немного поколебавшись, сторож снял шляпу, и глазам преподобного предстало лицо разбойника, будто склеенное из двух разных частей.

– Я хочу знать: вы не боитесь испортить себе карму?

Преподобный Кэрроуэй торжественно возложил ладони на Библию и произнес протяжно, подражая Шагдару:

– Небо над степью широкое, всякой птахе найдется здесь место.

– Хорошо. Ни во что больше не вмешивайтесь.

После этих слов сторож шагнул к миссионеру, преклонил одно колено, снял с шеи крест и затем вытащил из-за пояса револьвер. Поцеловав оба предмета, сторож вернул их преподобному.

– Отдай их Сяоманю, – тихо сказал он, – в них – моя жизнь.

Вскоре сторожа и след простыл.

Через пару дней, как раз накануне казни, в окружной тюрьме необъяснимым образом вспыхнул ночью пожар. Кое-кто видел, как при свете бушующего пламени сторож с монахами вырвались из тюрьмы, пронеслись по лабиринту чифэнских проспектов и переулков и устремились прямиком в степь.

Случайно так вышло или нет, неизвестно, только путь беглецов пролегал мимо «Ноева зоопарка» у подножия горы Хуншань. Сяомань в этот час крепко спал, уткнувшись в хобот Счастливицы, но вдруг что-то его разбудило. Он неуклюже выбрался из слоновьего домика и ни с того ни с сего вскарабкался на глинобитный забор.